х х х
В тот же знаменательный год Высочайшего
визита произошло на Валааме событие, которого тогда никто не заметил. Да
и кто мог придать значение прибытию на остров, во второй уже, правда,
раз (первое посещение было свершено в 1817 году), прихрамывающего,
невзрачного, невысокого роста молодого парня, села Старицы Тверской
губернии крестьянина Домианта Кононова. Ну, богомолен, ну, странничает
по монастырям русским, ну, побывал в Киевской лавре, на Соловках, в
Сяндемской обители, на Коневце, в Тихвине, поклонялся Новгородским
Святыням. Ну и что? Мало ли таких, сирых и убогих, печально набожных,
несчастных, неприкаянных, часто калек, странничали по бескрайним русским
проселкам, не имея ни кола, ни двора, искали пристанища, кровли и куска
хлеба «Христа ради», под сенью православных обителей? Их и на Валааме
было всегда великое множество. Зимой, в стужу, из Сердоболя с
монастырскими обозами шли они по ладожскому ненадежному льду, а уж летом
и подавно на парусных, гребных суденышках прибивались они к стенам
монастырским. Благодарные за оказанный приют, тепло да ласку, чем могли
братии в трудах ее помогали.
Так и этот паренек. Только уж больно
ревностно посещал службы монастырские, молился истово, с сердцем. И
послушания нес безропотно любые. Куда б ни послали — работал, рук не
покладая. Со временем невольно обратил на себя внимание братии. А два
месяца спустя подошел перед службой к отцу настоятелю, направившемуся в
храм, и попросил благословить на монастырское послушание: «Хочу
иночество принять». Игумен Варлаам, уже наслышанный от братии об отроке,
благословил. Трудно переоценить этот день, час и миг в истории
Валаамского монастыря, ибо в это мгновение один из самых знаменитых в
будущем валаамских настоятелей стал послушником сей обители.
Нелегок был путь его в Валаамский монастырь.
Родители его, крепостные землепашцы, были ох как небогаты, о вольной
выкупности и мыслить не смели. Быть бы в крепости до седых волос и
Домианту, да случилось несчастье: совсем малютку еще не досмотрела его
нянька, то ли сам упал откуда, то ли она его уронила, одним словом,
видимо, был поврежден позвоночник. Он стал хромым на правую ногу. Ни
тебе пахарь никакой, ни рекрут. Куда его? И родителям маета, да и самому
нахлебничать в крестьянской-то семье не с руки.
Так длилось много лет. Уж как горячо молился
Господу, прося исцеления. Не помогало. На двадцатом году надоумил
старицкий батюшка сходить ко Святым угодникам, помолить Господа в
монастырях православных: «Господь мислостив, вдруг поможет». Год
собирался. Родители благословили и в 1816 году отправился в бесконечную
свою дорогу. Не думаю, что он сразу решил посвятить себя иноческому
служению и в странствиях своих просто выбирал монастырь для этого. Ведь в
1817-м он уже побывал на Валааме и ушел с него. И еще два года
паломничал по святым местам. Нет, шла в его душе какая-то труднейшая
работа, роились сомнения и надежды. Такой человек, как он, не мог
свершить этого шага безоглядно. Наконец свершил.
Но была одна загвоздка: он ведь по-прежнему
оставался крепостным крестьянином. Надо было выхлопотать вольную, но
сделать это было возможно, только если б крестьянская община обратилась к
помещику с челобитной отпустить его в монастырь. Пришлось возвращаться
на родину. Но, видно, сам Бог благословил Домианта. «Общество» дало ему
«увольнение», и он к зиме того же года возвратился в обитель.
Потянулись годы послушания монастырского:
шил сапоги и рукавицы, месил квашню в хлебной, ходил за лошадьми,
обливался потом на заводе, кормил нищих в странноприимном доме, да мало
ли чего еще делал по хозяйству монастырскому! На Рождество 1823 года
пострижен был в рясофор, а 12 декабря 1825 года принял монашеское
пострижение с именем Дамаскина (Святой Иоанн Дамаскин — богослов и
псалмописец из Дамаска VIII века н. э.). А уже в марте следующего, 1826,
года благословлен был на жительство в скит Всех Святых, дабы постичь
жизнь более уединенно-скитскую.
Надо заметить, что в те времена в Валаамском
монастыре существовало три формы монашеского бытия: общежительная — в
самом монастыре, скитская — по скитам и анахоретская, то есть
отшельническая — по островам в лесах Валаама. И вот 1 мая 1827 года по
благословлению настоятеля он уходит в анахореты. Избирает место для
отшельничества на берегу озерца в юго-западной части острова, рубит
небольшую избу и зачинает «наедине работать единому Богу». Три года
пустынничества оставили неизгладимый след в душе и облике ревностного
инока. Вероятно, он готовил себя к принятию схимы: по обету носил
тяжелые железные вериги, спал в своими руками сделанном гробу.
Бесконечно, истово молился. «Во время отдыха от молитвы занимался
рукоделием, писал по уставу книги и делал деревянные ложки». Обихаживал
маленький огородик.
Одиночество, бесконечное одиночество,
отчуждение от всего мирского, от мира людей поселилось в душе этого
человека. В будущем, когда он стал настоятелем, ни один инок не
выдерживал его тяжкого, как свинец, взгляда, горевшего непостижимым
огнем, словно он уже видел яростный огонь преисподней и неизъяснимый
свет райских куш. Иноки падали ниц. Некоторые даже падали в обморок.
«Тайные его подвиги известны только Богу». Действительно, только Господу
Богу ведомо, какие видения посещали его во время истовых его молитв.
В 1830 году указом настоятеля его переводят в
скит Всех Святых, но уже начальствующим монахом — настоятелем скита. В
этой должности он проявил незаурядную хозяйственность, способность
жесткого организатора. Но мир людей, хотя и иноков, уже тяжко гнетет
его, и через полгода он вновь просит удаления в пустыню. Через год его
вновь возвращают во Всехсвятский скит в той же должности. Он наводит в
скиту образцовейший по всем статьям порядок и вновь просится в пустынь.
Видимо, только анахоретство считает он единственным путем к спасению. И
так продолжается до 1838 года: скит — пустынь, пустынь — скит.
Согласитесь — пытка.
Предтеченский скит на Валааме
Но в один из периодов его начальствования в
скиту там побывал благочинный монастырей Санкт-Петербургской епархии
епископ Игнатий (Брянчанинов). Беседуя с Дамаскиным, наблюдая, он не мог
не обратить внимания на этого ревностного молитвенника и деятельного,
рачительного хозяина. А в те годы (с 1833 по 1838) настоятелем монастыря
пребывал некто игумен Вениамин, человек, по меньшей мере,
легкомысленный. Строгие устои монастыря пошатнулись. Это вызвало
беспокойство верховных церковных властей. Даже Николай I вмешался в это
дело (он вообще вмешивался во все, что угодно). Авторитет епископа
Игнатия был непререкаем, и выбор Святого Синода падает на его протеже —
Дамаскина. Того срочно вызывают в Петербург, 4 декабря 1838 года
посвящают в иеродьяконы, 7 декабря в Казанском соборе — в иеромонахи, а
30 января 1839 года — во игумены Валаамского монастыря.
5 марта Дамаскин возвращается на остров и
правит обителью долгих 42 года, до самого дня своей кончины 23 января
1881 года. Оказавшись так стремительно на самой вершине монастырской
власти, Дамаскин претерпел немало интриг и неприятностей от старшей
братии. Зависть к стремительной его карьере глодала их сердца. Но
он-таки преодолел все это, навел в монастыре беспрекословнейший порядок,
а обладая от природы действительно незаурядными организаторскими и
хозяйственными способностями, начал преобразовывать обитель.
Зимняя гостиница на Валааме
Перво-наперво в 1840 году стал перестраивать
скит Всех Святых. Вместо келий из дикого камня возведены были здания из
обожженного кирпича. Скит был обнесен кирпичного стеною. укреплен
коваными ажурными воротами, по углам восьмигранными декоративными
башнями. Скит перестраивал архитектор Брандт, а впоследствии он был
перестроен еще раз по проекту Алексея Максимовича Горностаева. В этом
облике можно и сейчас видеть сие белокаменное чудо.
П. И. Балашов. Вид Большого скита и части монастыря с колокольни монастырской
В 1852 году была выстроена обширная зимняя гостиница монастыря.
В 1853 году — Храм Святителя Николая сотворил так же, как и гостиницу, Алексей Горностаев, а в 1858 году — келейный корпус.
В 1855 году возвели скит святого Александра Свирского (тоже по проекту Горностаева).
В 1856 году строится большой деревянный странноприимный дом для богомольцев-бедняков.
В 1858 году из Старой Ладоги, из монастыря
Василия Кесарийского, по благословению Святого Синода разбирают и
перевозят возведенный валаамскими иноками в 1618 году деревянный храм.
Ставят на острове Серничан. Основывается новый скит во имя Иоанна
Крестителя. Возводя храм заново, A.M. Горностаев ставит его на каменную
подклеть, в которой обустраивает церковь зимнюю во имя Трех Святителей, и
рядом строится восемь домиков-келий для одиночного проживания. Этот
скит Иоанна Предтечи становится скитом с самым строгим уставом. Не
только богомольцам, но и монахам монастыря на этот остров, получивший
новое название — Предтеченского, не дозволяется ступать без особого
благословения отца настоятеля.
В 1863 году строится водопроводный дом.
Покупаются две паровые машины. Впервые строится водопровод. Одна из
машин приводит в движение насосы водопровода, другая — станки
механических мастерских и лесопилку.
В 1865 году в келейном корпусе Никольского скита устраивается домовая церковь во имя преподобного Иоанна Дамаскина.
1868 год. На острове Лембос строится скит во имя Ильи Пророка (с тех пор — остров Ильинский).
П. И. Балашов. Большой скит с южной стороны
П. И. Балашов. Скит Святителя Николая Чудотворца в одной версте от монастыря
1870 год. На противоположном берегу озера,
где сохранялась пустынька Дамаскина, обустраивается скит во имя иконы
Коневской Богоматери.
1871 год. Строится в восточной стороне от
монастыря даже не дом, а целое каре зданий для наемных рабочих —
«работный дом». В нем же конюшни, каретные сараи, кузница, огромный
амбар — хранилище овса для конного завода, и в том же году закладывается
большой коровник, завершенный в 1881 году. В нем и сейчас размещается
монастырская молочная ферма.
В 1873 году создается скит Аврамия
Ростовского. Выстроен был целый комплекс: большой деревянный храм,
келейные корпуса, хозяйственные постройки. В этот же год на Путиловском
заводе в Петербурге отливается 1000-пудовый Андреевский колокол для
новой, уже выстроенной колокольни. (Колокол, увы, не сохранился: в
советское время был разбит, разрезан автогеном и сдан в утиль!)
И наконец, в 1876 году в версте от монастыря
(на восток) строится церковь «Во имя всех отец, в посте и молитве
просиявших». Рядом ставится великолепная колокольня. Церковь и
колокольня в стиле модерн были созданы архитектором Карповым. Увы,
Алексея Максимовича Горностаева (светлая память этому талантливому,
удивительному человеку) уже не было в живых. Могила его находится в
Сергиевой Пустыни, что по Старопетергофской дороге, невдалеке от
Стрельны под Петербургом. Настоятелем Сергиевой Пустыни был в свое время
епископ Игнатий Брянчанинов.
Вблизи этой церкви Дамаскин велел вырыть
себе могилу. Она простояла отверстой более пяти лет, ожидая навеки
принять в себя необыкновеннейшего валаамского настоятеля. Около этого
храма и возникло со временем верхнее, так называемое игуменское,
кладбище. Нижнее кладбище подле него стало местом Упокоения монастырской
братии. Кстати, и место это под кладбище было отыскано и определено как
таковое самим Дамаскиным.
П. И. Балашов. Их императорские
величества император Александр Николаевич и государыня императрица Мария
Александровна с их августейшим семейством отправляются из обители по
монастырскому заливу на Никольский остров
В эти же годы было поставлено на островах 18
часовен и 10 каменных и деревянных поклонных крестов. Воистину: «Здесь
каждый шаг свой застолбил крестом Игумен Дамаскин — суровый житель…».
Но не только все вышеперечисленное сотворено
на Валааме и островах вокруг него в годы правления этого настоятеля.
Основали рыборазводный завод, конный завод, выстроено 126 километров
дорог под конную тягу, несколько пристаней, приобретены 3 колесных
парохода и налажено постоянное пароходное сообщение с Петербургом.
Тягчайшим трудом созданы искусственные почвы под яблоневые, сливовые,
вишневые сады, под плодовоягодные питомники, под оранжереи, где
выращивали арбузы, дыни весом до 20 фунтов. По целому ряду городов
российских основаны подворья Спасо-Преображенского Валаамского
монастыря. Таков итог 42-летнего правления монастырем крепостного парня
из села Старицы Тверской губернии Дамианта Кононова, сурового настоятеля
отца Дамаскина.
П. И. Балашов. Пустыня отца Игумена Дамаскина
Почил он 23 января 1881 года в 9 часов утра.
Через 5 дней тело покойного было предано земле в той самой, ожидавшей
его могиле. Над ней и по сей день возвышается черного гранита памятник с
огромным полированным крестом. Надпись на пьедестале гласит: «Раб божий
игумен Дамаскин, Валаамского монастыря настоятель, скончался 23 января
1881 года, 86-ти лет от рождения, управлял обителью в сане игумена 42
года, а всего жития его на Валааме 62 года».
42 года — много или мало? В многовековой
истории монастыря — почти миг. Но эти 42 года — поистине эпоха. Эпоха
отца Дамаскина, им, его трудами, волей и решением созданная.
П. И. Балашов. Скала Дивного острова с южной стороны
х х х
В годы правления отца Дамаскина Валаам
практически на долгие годы становится еще и натурным классом
петербургской Академии Художеств. К великому моему сожалению, тема эта
почти не отражается в монастырских монографиях о Валааме А ведь это
значительное явление в истории русской культуры.
Как и все замечательное в истории культуры и
науки начинается поначалу совершенно незаметно для современников, так и
это явление начиналось на Валааме незаметно и как бы даже случайно.
В конце июня 1856 года прибыл на остров
петербургский художник-график Петр Иванович Балашов. Появился он в
монастыре без чьего-либо приглашения, по собственному желанию. Даже в
книге регистрации монастырской гостиницы запись сделана была: «Александр
Балашов, петербургский мещанин, художник». Подпись. И все.
П. И. Балашов. Никоновский залив
Искусствоведам на эту запись молиться надо!
Балашов прожил на Валааме два месяца. Ежедневные прогулки по Валааму, по
островам, благо с лодкой проблем никогда не было. Много ли аксессуаров у
графика: альбом под мышкой, карандаши в кармане. Ежедневно, даже в дни
ненастные, усердно работал на натуре. Ведь какова натура! Никто особого
внимания на чудака-художника не обращал. Ну, рисует и рисует, и Бог с
ним. Купеческие отпрыски, вон, водку пьют в кустах да курят. Вот
забота-то. А этот тих, незаметен, ведет себя праведно: ну, и пусть.
П. И. Балашов. Монастырь с южной стороны
Так бы, может быть, и остался незамеченным
визит молодого графика и в монастыре, и в истории культуры русской. Но в
день отъезда Балашов забежал к Дамаскину попрощаться и персонально
поблагодарить за гостеприимство, ему оказанное. Благодарность художника
Дамаскин принял сдержанно, благословил на счастливую дорогу и, уже
прощаясь, обронил: что же, мол, рисунки-то что же не показал? Балашов
поспешил в гостиницу, и через полчаса на стол настоятелю легла
объемистая папка в 214 листов. Дамаскин подивился плодовитости молодого
рисовальщика, открыл папку и углубился в содержание. Он не спешил,
внимательно разглядывал лист, брал другой, возвращался к предыдущему,
углубленно молчал. Петр начал беспокоиться, до отхода парохода
оставалось совсем мало времен», но торопить настоятеля не смел. Вдруг
Дамаскин захлопнул папку, поднял на художника глаза, внимательно и как
бы недоуменно посмотрел на него, словно только что увидел, и
непререкаемо изрек: «Поедешь следующим пароходом, а папку оставь у меня,
зайдешь ко мне завтра после обедни». Спорить было бесполезно. Балашов
остался.
П. И. Балашов. Скала близ Никонова залива с западной стороны
На следующий день в назначенное время он
появился перед игуменом. Папка его лежала на столе закрытой, а слева от
нее небольшая стопочка рисунков, как оказалось впоследствии. 29 листов.
«Это, — Дамаскин положил руку с четками на папку, — возьми, а то, — он
постучал перстом по стопке рисунков, — давай, чадо, издадим в Петербурге
отдельным альбомом». Он помолчал, долгим взглядом еще раз окинул
Балашова: «На кошт монастыря». Балашов согласился. Правда, альбом его
гравюр был издан только в 1863 году.
Интерес к Валааму пробужден был первыми же
пилигримами из братии художнической. И был он настолько велик, что
весной 1858 года в Академии Художеств началась буча.
В конце июня 1857 года еще один студент
Академии Художеств, Михаил Клодт, отправился на Валаам. Два месяца
упорной работы на этюдах. Дамаскин, со своей стороны, создал для юного
художника условия просто комфортные, если, конечно, можно употребить это
понятие к монастырю. Тем не менее: лучший номер в гостинице, к его
услугам всегда лодка (с гребцами!), лошадь под седлом и никаких
запретов. Посещай все, что тебе угодно. Этому дивились даже в монастыре.
Братии невдомек был далеко идущий замысел настоятеля. А Дамаскин знал,
то делал. Художники, буде их ласково примут на Валааме, преумножат славу
монастыря и красоты острова в своих творениях.
Под осень Михаил вернулся в Петербург и в
мастерской приступил к экзаменационной работе. Сдать ее нужно было
профессорам к концу сентября. Непосвященным замечу: картина эта должна
была стать отчетом о летней практике, экзаменом по ее результатам. Через
месяц работа была завершена. Назвал Клодт ее скромно, безо всяких
затей: «Вид на острове Валааме» — и 2 октября она была предъявлена
членам высокой комиссии. Сокурсники, да и сам автор с волнением ожидали:
чем же все закончится? Изумлению молодых живописцев не было предела,
когда совет объявил: «"Вид на острове Валааме" Михаила Клодта — золотая
медаль!» Вот это был успех.
Но академики и не знали, что подпиливают
сук, на котором воссели. Зимой в академии началось движение: «Студентам
пейзажного класса — Валаам!» К весне педагоги смирились, и 28 июня 1858
года на палубу парохода «Св. Сергий» взошла шумливая компания молодых
бородачей, с баулами и этюдниками наперевес. Богомольное сообщество на
палубе с неприязнью поглядывало на эту, несколько эпатирующую публику,
компанию. Ах, знали бы вы тогда, уважаемые пассажиры, что рядом с вами —
будущая гордость и слава русской пейзажной живописи! Через 20 лет —
столпы, через полвека окажется, что основоположники!
А тогда студенты-третьекурсники во все глаза
глядели на невские берега, настороженно всматривались в суровую
грандиозность стен и башен неприступной государевой тюрьмы Орешка —
Шлиссельбурга, восхищались просторами Ладоги. Плоское однообразие
Коневца, где остановились на ночевку (а тогда пароходы ходили только в
светлое время суток), не привлекло внимания юных живописцев. Но зато
Валаам!
Валаам восхитил еще на подходе. Издали
увидев сияющий, как серебро, шатер Никольской церкви, замерли в
радостном ожидании чудес, что преподнесет им остров. Спустя неделю юный
Шишкин (он, кстати, являлся тогда, как сейчас принято говорить,
неформальным лидером молодой когорты) напишет отцу в Елабугу: «Живописен
Валаам в высшей степени!!!» (Это он поставил тогда три восклицательных
знака.) Началась упорная работа. На этюдах каждый божий день. Никаких
«отгулов» и отлыниваний.
Павла Джогина влекли к себе более ансамбли
архитектурные, отраженные природными ландшафтами. Александр Гине
исхаживал километры побережья, его привлекали пейзажи с видами на
просторы озера. Ваня Шишкин ходил по дебрям. Его уже и тогда манила к
себе дремучесть лесов, неприступность скал, романтика глухоманей.
По осени, уже в Академии, случилось
непоправимое. Живописные работы Ивана Шишкина совет Академии «не
заметил», но, к всеобщему изумлению всей академии, три рисунка (пером
черной тушью на белой бумаге) наградил большой серебряной медалью. Они и
сделаны-то были для себя, для души. Крамской, что б ему, надоумил их
выставить. Огорчению Шишкина не было предела: в нем не признавали
живописца! «Записали» в графики! Что же теперь — в граверный класс? А
там всю жизнь «париться» на Монетном дворе? И то хорошо, ежели возьмут
туда. Было от чего расстраиваться. Но тогда никто еще не ведал той
степени упорства, что заключена в этом юноше, елабужском мещанине
купеческого звания. Знали бы все они, чего ему стоило получить
благословение отца на поездку в Петербург, в Академию! Присмотрелись бы
повнимательней. Но ничего, он еще им докажет!
Лето 1859 года проведя вновь на Валааме,
осенью Иван привез в академию работу, в достоинствах которой уже никому
не пришлось сомневаться. — «Сосна на острове Валааме». Золотая медаль.
Знай наших, елабужских! На следующий год Шишкин, уже дипломант, вновь на
острове. Хотя и нашлись советчики: «Ваня, для диплома Валаама может
быть недостаточно. Смотри, не промахнись. Смени тематику». Не на того
напали.
Он упорно работает два месяца, благо, натура
была найдена еще в прошлые годы. Но на сей раз работает не каждый день,
только в дни солнечные и с утра. То место, которое запечатлится навечно
на его холсте, должно было, по его мнению, изобиловать игрой света и
тени. Он своего добился. «Местность Кукко на Валааме» — дипломная его
картина — получила безоговорочную высшую награду — большую золотую
медаль. И, как следствие, высокое звание «классного художника». Он
получал право исполнять, если они будут, заказы императорского двора! А
попутно совет решил-таки отправить уже Ивана Ивановича (заметьте, а не
Ваню) за границу. Три года в южной Германии не прошли бесследно. Через
семь лет после окончания Академии, в начале августа 1867 года, на землю
Валаама ступает уже не Ваня, и даже не Иван Иванович — профессор Шишкин!
Между прочим, весьма забавно и примечательно! В книгах регистрации
монастырской гостиницы (хранятся они в архиве Нововалаамского монастыря в
Финляндии) мне удалось найти шишкинские автографы и записи о его
пребывании. Первая запись гласила: «Иван Шишкин, елабужский мещанин,
студент». Подпись. Запись 1859 года (это после «серебра» за рисунки):
«Иван Шишкин, не классный художник». В слове «не классный» я усмотрел не
официальное звание, а некую жалобу, огорчение молодого художника,
состояние его души. Запись 1860 года (это после первого «золота»): «Иван
Шишкин, классный художник». Звание классного официально он получит
только в октябре, после диплома, здесь торжество самоутверждения! А вот
запись 1867 года была уж лаконичней некуда: «Профессор Шишкин». Подпись.
И все. Что тут рассусоливать, если я уже профессор!
И. Крамской. Портрет И. И. Шишкина (1880)
Лаконичны эти записи. Так же кратки были и
Архип Куинджи, и Петр Чайковский, и Рерихи, и многие другие. Но сколь
много раскрывается в этих записях мыслей, душевного настроя. В этих же
книгах есть записи, которые иначе как шедеврами откровения не назовешь.
Приведу хотя бы две. Первая: «Их Императорского Величества Лейб-Гвардии
гренадерского полка отставной сержант Ермил Тихонов прибыл на Валаам
замаливать грехи тяжелого запоя». И подпись. Каково? И ведь регистратор
слово в слово записал, не сумляшась. Или вот такое: «Петербургский
мещанин Авим Петров прибыл на Валаам дать обет не бить жены даже по
праздникам». Подпись.
Господа хорошие, да где же вы, кроме России,
найдете такие откровения? На третьем ярусе колокольни, когда были
поставлены леса для реставрации, на наружной стене (как уж туда попал
автор — не ведомо) найдена была гвоздем, видимо, вырезанная в штукатурке
надпись: «Купец третьей гильдии Макар Ворошилов дал обет вина не пить
один год!» Да Макара Ворошилова не за обет, а за одну только эту надпись
медалью наградить надо было.
Ладно, шутки в сторону. Летом 1867 года
Шишкин, как всегда, приехал не один. Но приехал не только для того,
чтобы вспомнить свои студенческие тропы и поработать. Он привез с собой
юного, семнадцатилетнего тогда, брата своей жены Федю Васильева. Привез
для того, чтоб и для Феди Валаам стал кладезем натуры.
И. Крамской. Портрет Ф. А. Васильева (1881)
О Федоре Александровиче Васильеве написано
много трудов, поэтому я не буду тут растекаться мыслью по древу, скажу
только, что талантлив был он необыкновенно. Не случайно Крамской
высказался о нем: «Гениальный мальчик». Трагедия только в том, что
гениальному этому мальчику судьба отпустила всего только 23 года. И даже
краткое мгновение на земле было так прожито этим человеком, что
оставило неизгладимый след в истории не только русского, но и мирового
искусства. Он умер от чахотки в Крыму и пока мог держать кисть в руках,
не отходил от мольберта. И оставил после себя хоть незначительное по
количеству, но зато ярчайшее по содержанию художественное наследие.
Лучшие музеи мира счастливы иметь его работы в коллекциях. Влияние его
творчества на дальнейшие пути русской пейзажной школы, на ее развитие
поистине неоценимы. «Лирический пейзаж» — вот, наверно, как можно
сформулировать то, что талант его подарил миру. Это потом придут Архип
Куинджи, Исаак Левитан и другие. У истоков этого явления навсегда
останется юный Федя Васильев.
В тот год на Валааме им были созданы всего
две работы: «Этюд с охотником» и «В церковной ограде». Обе работы эти
принадлежат нынче Русскому музею. А тогда Федю даже не приняли в
Академию Художеств. Ах, Россия-матушка, что же ты делаешь с гениальными
сыновьями своими!
30 июня 1871 года ступил на землю Валаама
Архип Иванович Куинджи. Проработал он на острове два месяца. Результатом
этой поездки явились две законченных работы: «Вид на острове Валааме» и
«Ладожское озеро». По поводу первой работы Стасов в свое время скажет:
«Я у этого Куинджи понимаю все, кроме одного: как это делается».
Полагаю, что и сейчас художники стоят перед работами Архипа Куинджи с
этой мыслью: «Как же это сделано?». Думаю, что об Архипе Ивановиче особо
распространяться не надо. Он человек-легенда, и сказано о нем немало.
Б. Кустодиев. Портрет Н. К. Рериха (1913)
Перечислить имена всех, кто в те годы
живописал на Валааме, просто не представляется возможным. Это десятки
имен. Из тех, кто сегодня известен всему миру, нельзя не упомянуть
Николая Константиновича Рериха. Три года подряд, летом 1916–1918 годов,
наезжал он на Валаам. Рерихи жили тогда на ближайшем к острову побережье
Ладоги в городе Сердоболь (ныне Сортавала). В Русском музее хранятся
его работы тех лет: «Святой остров», «Карелия, вечное ожидание»,
«Ждущая» и другие.
И. Шишкин. Художники Шишкин и Гине в мастерской на Валааме (без даты)
После восемнадцатого года русских художников
на Валааме появляться не стало. Эмигрантам было не до этого. Для живших
в «Союзе» он был за семью печатями. Наезжали, правда, художники
финские.
Но Валаам оставил след не только в пейзажной
живописи. В русской классической литературе нет-нет и мелькнет это
название. Возьмите на досуге, мой друг читатель, томик Лескова, его
замечательную повесть «Очарованный странник», откройте ее — и с первых
строк вы начнете воображаемое путешествие с ее героями на Валаам.
Алексей Николаевич Апухтин был столь впечатлен поездкой в Валаамский
монастырь, что создал прекрасную поэму «Год в монастыре». Василий
Иванович Немирович-Данченко (брат известного режиссера, одного из
создателей МХАТА Владимира Немировича-Данченко) после поездки на остров
написал дивную повесть «Крестьянское царство». Иван Шмелев создал два
восторженных романа: «На скалах Валаама» и «Старый Валаам». В начале
50-х годов Мариетта Шагинян написала серию восторженных очерков об этом
крае. В одном из них есть восклицание: «Валаам, жемчужина Ладоги!»
Долгие годы обзорная экскурсия по острову
носила это название. Наше время оставило свой след: печальный рассказ
Юрия Нагибина «Терпение» и фильм «Время отдыха с субботы до
понедельника» с Баталовым в заглавной роли. Я уж не беру в счет
всевозможных статей, очерков, туристических проспектов, работ научных.
Они составят довольно обширную библиографию.
Нашел себе Валаам место и в русской
классической музыке. В конце августа 1866 года в книге регистрации
зимней монастырской гостиницы появилась запись: «Петр Чайковский». А
попал Петр Ильич на Валаам, если так можно выразиться, по несчастному
случаю. Блестяще окончив в 1865 году консерваторию, молодой композитор
приступает к созданию Первой своей симфонии. Клавир 1-й части был готов
уже к Рождеству 1866 года, тогда же рождается и название симфонии:
«Зимние грезы». Первую часть Чайковский называет «Зимняя дорога». После
небольшой передышки приступает к работе над второй частью. Но работа
остановилась. Шли дни, недели, месяцы — не возникала генеральная тема.
Все наброски клавира уничтожались, мучительный поиск темы зашел в тупик.
Композитор был в отчаянии.
И тут друг Петра Ильича, поэт, добрая душа
Алексей Николаевич Апухтин, два года подряд все собиравшийся на Валаам,
решился: «Едем, Петруша. На Валааме обязательно надо побывать».
Чайковский категорически запротестовал: какие поездки, ежели не идет
работа. Тогда Апухтин пошел на хитрость. Он предложил другу проводить
его до парохода. Приехали на Калашниковскую набережную. Чайковский не
обратил внимания, что Алексей пролетку отпустил, попрохаживались по
набережной, а потом Апухтин предложил зайти в буфет на монастырском
пароходе, где «такой чай подают, такое варенье, ты не пробовал, а время
еще есть». Петр Ильич согласился. А времени уже не было! Пока пили чай,
пароход пошел. Билеты хитрец Алеша купил заранее. Петр Ильич смирился,
хотя и пожурил друга за «интригу». Потом он всю жизнь будет благодарен
Апухтину за это путешествие.
На Валааме они попали в объятия начала золотой осени. Чайковский в восторге!
Через две недели, по возвращении в
Петербург, клавир второй части симфонии под названием «Угрюмый край,
туманный край» был завершен! Эта музыка посвящена Валааму. Но она
Валаамом и рождена, и, кстати, именно поэтому все питерские теплоходы
вот уже почти сорок лет уходят с острова под звуки второй части Первой
симфонии Петра Ильича Чайковского. И, хотя есть прекрасный церковный
гимн Валаама, печальный гобой, звучащий над ладожскими водами, тоже с
полным правом можно считать гимном дивному острову.
Комментариев нет:
Отправить комментарий