четверг, 29 сентября 2011 г.

ВСТРЕЧАЮЩИЕ

Путь к ФИЛОКСЕНУ и Вере "от Афона до Ольхона":

23 сентября 2011


Ключник Сергий...

... прошёл путём человека верующего от Афона до Филоксена на байкальском острове Ольхон.

Трёхлетний Святослав, услышав колокольный звон поутру, сбегает с крыльца дома и несётся на церковный двор в ночной пижаме, босяком, видно, только покинул постель. Малыш любит помогать своему отцу, ключнику храма Державной иконы Божьей матери, звонить в колокола.

К появившемуся несколько лет назад на острове Ольхон Сергею Еремееву местные жители сначала обращались: «Отец Еремей». Благодаря усилиям приезжего двери православного храма стали открыты с раннего утра и до позднего вечера. А кто-то, по простоте душевной, называл его Будулаем – из-за окладистой бороды. Услышав имя киногероя-цыгана Сергей только улыбался, а вот становиться священником желания у него не было, поэтому проводил беседы с ольхонцами, объясняя своё положение при храме: он просто ключник. Эту должность народ понял по своему разумению, став в шутку называть Сергея… смотрящим.


Завожу разговор о том, кем он видит себя в деятельной сфере церковного мира. Перебираем его достижения, полученные «в миру»: владение несколькими иностранными языками, европейское образование, опыт жизни в разных странах, желание работать в так называемой индустрии гостеприимства, на что повлияла и профессия жены Анастасии, которая окончила частную школу гостиничного бизнеса во Франции. И вместе, практически в голос, находим то самое заветное слово: встречающий!


Сейчас Сергей работает гидом. Но большую часть времени отводит делам храма. Следит за порядком в нём и в ФИЛОКСЕНЕ, встречает батюшек, которые приезжают на остров проводить службы, странников со всего мира.


 </p>
У 36-летнего уральца был непростой путь к Вере. В своё время на университетских каникулах отправился автостопом из Парижа в греческий Афон, чтобы увидеть, как живут монахи, и, возможно, выбрать для себя этот путь. Но судьба преподнесла то, что и должна была: супругу Анастасию и житейскую дорогу, которая поводила его по большим городам и привела на один из островов далёкого озера Байкал – Ольхон...


Мы познакомились с ним в позапрошлом году в поезде. Сергей возвращался с семьёй в Иркутск из Пятигорска, куда ездил знакомиться с родителями жены. Для него, говорил он, железная дорога – как нечто прошлое. Современный человек выбирает самолёт. Но те редкие поездки по стальной колее, которые случаются у него, ценит всей душой. Стук колёс навевает думы о Боге, бытие.

– Все мы в начале пути к Вере. Я лично здесь, в этом мире, чтобы учиться тому. Что есть Господь для меня? Знаковые встречи с людьми. Какие у человека должны быть отношения с Богом? Сугубо личные, – делился Сергей о сокровенном.




Автор: Лейла Мустафаева
http://zdr.gudok.ru/pub/12/170084/
Портал Региональных корпоративных газет, РЖД, ВОСТОЧНО-СИБИРСКИЙ ПУТЬ!


назад к списку событий

среда, 28 сентября 2011 г.

Одиночество пред Богом. - Игумен Петр (Мещеринов)


- Православие и мир - http://www.pravmir.ru -
Одиночество пред Богом
Posted By Игумен Петр (Мещеринов) On 27 сентября 2011 @ 22:40 In Богословие,Одиночество | Comments Disabled
Доклад прочитан на третьей конференции памяти митрополита Антония Сурожского [1] «Церковь – Богочеловеческое общество» 23 сентября 2011 года в Доме русского Зарубежья
[2]
При осмыслении сегодняшних проблем церковной жизни, при попытках решения этих проблем обычно предлагаются два выхода: евхаристичность [3] и общинность [4].
Действительно, вне общины, без постоянного соотнесения себя с являемым в Евхаристии Христом, без соединения с Ним общины в Таинстве Причащения Церковь невозможна. Но многие и совершенно правильные мысли о евхаристичности и общинности, к сожалению, имеют не такое, какое хотелось бы, выражение в повседневной церковной жизни. Да и в самом практическом осуществлении евхаристичности и общинности наличествует нечто, что заставляет задуматься.
Я приведу примеры. На одной замечательной межцерковной конференции православные участники в один из дней решили отслужить православную литургию. Излишне говорить, что на конференции звучали многие прекрасные слова о том, что всё пространство церковной жизни должно быть пронизано евхаристичностью, что без неё невозможно выявление Церкви, и т.д., и т.п. Надо сказать, что конференция была превосходно организована. На утреннее богослужение отводилось определённое время, затем завтрак, затем, через получасовой перерыв, начало работы.
Итак, православные приступили к служению, самозабвенно погрузились в евхаристичность и продлили службу более чем на час сверх установленного распорядка. Чтобы позавтракать, привести себя в порядок и приступить к работе, требующей внимания и напряжения, у людей осталось двадцать минут. И тут очень ярко выявилось, что Литургия – даже в ситуации собрания самых передовых церковных людей – вполне может идти своим чередом и быть совершенно неадекватной течению повседневности, не считаясь с жизнью, становясь – не скажу «неудобством», потому что тут же мне возразят: «а! вы хотите удобной и комфортной духовности!», – недуманием о людях и, в конце концов, неуважением к ним. Пышные евхаристические ризы нередко становятся для людей бременем тяжёлым и неудобоносимым.
Митрополит Антоний Сурожский
Как бы поступил в таком случае владыка Антоний [1]? Я уверен, что он сократил бы Литургию, точнее сказать – так организовал бы литургическое время, чтобы служба закончилась точно в срок. Он не стал бы предпочитать длинные песнопения, уводящие в превыспреннее евхаристическое созерцание, обычным, адекватным обстановке, нуждам людей. Владыка Антоний, я уверен, сочетал бы всю важность Евхаристии с уважением к людям и к установленному распорядку – и этим на самом деле распространил бы евхаристичность за пределы храма на самую что ни на есть повседневность.
Это – один пример, касающийся богослужения. Примеры другого рода, и гораздо более печальные, мы видим повсеместно: многие люди, вполне себе «церковные», сознательно участвуют в Литургии [5], причащаются – и не становятся при этом христианами в своей повседневной жизни. Да что смотреть на других – не скажет ли каждый из нас, что даже самое частое, какое возможно, причащение, даже самое чистое, отчётливое евхаристическое сознание – вовсе не является гарантией улучшения, очищения и возвышения нашей жизни…
Из этого делается очевидный вывод: евхаристичность – не «талисман», исправляющий церковные недостатки. Помимо евхаристичности нужно ещё что-то. Самой евхаристичностью ещё нужно правильно распорядиться – так встроить её в жизнь, чтобы она была не только трудом и усилием, но чтобы через неё действительно, ощутимо и прочно подавалась выходящая за временные и пространственные богослужебные рамки любовь, свобода и радость Христовы.
Что же именно позволяет правильно распорядиться евхаристичностью (как, собственно, и всем, что содержит Церковь)? Зададимся этим вопросом. Очевидно, что это вещь тонкая, какая-то трудноуловимая. Вот в приведённом мною примере: вышеизложенные соображения не пришли ведь в голову учёным и духовным (я говорю это безо всякой иронии, со всем уважением) православным участникам конференции. Но явно, что митрополит Антоний таким даром обладал.
Так же, как и евхаристичность, и общинность вовсе не самодостаточна. Пример, для многих до сих пор очень болезненный – судьба общины самого владыки Антония. Стоило ему ослабеть, а затем и перейти в небесные обители – и много десятилетий существовавшей общине пришёл конец, сопровождаемый вдобавок рядом всеправославных скандалов. Да и каждый из нас, конечно же, знаком с ревностными членами тех или иных общин, которые исполнены превозношения, злобы и готовности к разделению. Стало быть, общинность сама по себе также ровно ничего не гарантирует. Вообще в общинности очень ясно, что она является следствием, выражением чего-то.
Чего же именно? Поставим этот вопрос. Понятно, абстрактно рассуждая, что общинность в некотором смысле – производное евхаристичности (и, конечно же, жизни по Священному Писанию, о чём православные нередко, по традиции, склонны забывать). Но на примере общины владыки Антония очевидно, что прежде всего в самом Владыке было нечто, что одушевляло и цементировало общину, что передавалось от него лично и ставило на своё место и общинность, и евхаристичность, и весь строй церковной жизни.
Что же именно? Начнём отвечать на этот вопрос.

* * *

Очень важным и, несомненно, облегчающим нам понимание поставленных вопросов фактором является то, что митрополит Антоний был подлинным, и, я бы сказал – образцовым монахом. У нас нередко складывается образ монаха как ограниченного, а то и фарисейски-ханжеского церковного персонажа. К сожалению, такое мнение не вовсе безосновательно – редко можно на Руси увидеть настоящего монаха; чаще всего нашим глазам предстаёт заблуждение или подделка и издёвка над монашеством.
Настоящий монах – не тот, кто опутывает себя (ну и, разумеется, других людей) с ног до головы уставными схемами, святоотеческими сентенциями и т.п.
Монах – это тот, кто всеми силами старается освободиться от стихий мира сего, чтобы предстоять Христу. И такое монашеское предстояние требует одной необходимой вещи – одиночества перед Богом. Именно в этом полагал суть монашества столь любимый владыкой Антонием великий русский святой, сам великий монах, святитель Феофан Затворник [6]. Вот что он пишет:
«Монашество есть, с отречением от всего, непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге. Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только есть Бог да он, исчезающий в Боге… Вышних ищите, горняя мудрствуйте. Живот ваш сокровен есть со Христом в Боге (Кол. 3, 1-3). Это и есть монашество. Не черная ряса, не клобук – монашество, даже не жизнь в монастыре. Пусть все это изменится, но монашество во веки пребудет, пока останется на земле человек – христианин»[1].
Здесь необходимо отметить, что это – вовсе не человеческое одиночество, от которого люди мучаются; не то, о чём Бог сказал: не хорошо быть человеку одному (Быт. 2, 18). И это не «убегание» от людей или «незамечание» их (как в вышеприведённом примере с литургией). Одиночество пред Богом – не отрицательное, не, я бы сказал, «отсекательное», а, наоборот, некое положительное, «приобретательное» явление.
Дело в том, что человек в самой глубине своей один перед Богом. Метафизически, как личность, человек связан с Богом так, что между ним и Богом нет никаких промежуточных звеньев.
Душа человека предстоит пред Богом одна, сама, безо всего – и эта единственная и первая связь души с Богом главнее и сильнее всего на свете. Как бы человек ни любил людей – предстояние души, самой в себе, Богу несравненно больше и сильнее и значимее. Это то, о чем говорит псалмопевец – на едине созда Бог сердца человеческие (Пс. 32, 15).
«Ты создал нас для Себя, – говорит блаж. Августин, – и нигде не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе»[2]. И при этом здесь нет никакой раздвоенности; человек вовсе не поставлен в мучительную ситуацию «разрыва», когда с великой болью он должен отказываться от людей ради Бога; эти вещи удивительным образом сочетаются.
Очень важно здесь то, что это одиночество – не просто какое-то человеческое действие, но одиночество именно пред Богом, и Бог тут, так сказать, «главное действующее лицо».
[7]
Источник: PhotoSight.ru
Здесь необходимо подчеркнуть ключевой момент духовной христианской жизни. Вся она, во всех своих проявлениях, является не просто человеческими действиями, мыслями, чувствованиями, движениями души – но совместным с Богом, именно религиозным действием. То есть: духовная жизнь – это не когда человек предпринимает те или иные усилия, чтобы обратить к Богу свою душу. Это даже не пол-дела; это, хоть и необходимое, но только лишь условие духовной жизни. Главное тут – когда совершается вот это самое совместное, двустороннее действие, когда Бог отвечает и действует в душе. Я подробнее скажу об этом чуть позже, а пока отмечу, что действие Бога в душе человека можно распознать именно в условиях того самого одиночества пред Богом, о котором мы говорим; и, собственно, в этом и есть его смысл и его необходимость для христианина.
Конечно, это – великое монашеское искусство (хотя и задание, и – в своих начатках – данность для всякого христианина, каждого в свою меру). И этим искусством, несомненно, владел митрополит Антоний. Такое одиночество пред Богом рождает подлинную молитву – и здесь нужно сказать несколько слов.
* * *
Игумен Петр (Мещеринов)
Молитва [8], пожалуй, самая сложная вещь в духовной жизни. Я не буду излагать святоотеческое учение о молитве – оно всем хорошо известно. Скажу лишь, что на уровне обыденного церковного сознания под молитвой понимается более или менее сосредоточенное, более или менее со-чувственное произнесение молитвенных слов – вслух или про себя. Конечно, это очень важная сторона молитвы; но она – лишь подготовительная, педагогическая, лишь, так сказать, «со стороны человека».
Суть же молитвы – это состояние богообщения, то самое двустороннее, совместное действие человека и Бога, о котором я сказал выше, в котором главное – не человеческие усилия, а то, что творит Бог. Да, человек совершает молитвенное делание, понуждает себя на него; но со стороны Бога стократно против наших усилий даётся ответ – а если не даётся, то всуе все наши усилия.
Что же это за ответ?
Большинство церковных людей считают, что его и быть не может, потому что мы грешные и недостойные, и наш удел здесь на земле – только лишь односторонний труд покаяния и молитвы. Но это глубоко ошибочно.
Ответ Бога есть всегда, только мы его не замечаем. Не замечаем, во-первых, потому, что своим только что описанным настроением наглухо задраиваем все двери перед Божьим действием; а, во-вторых, потому, что часто ждём от молитвы чего-то зримого, а то и вещественного, и на тонкости не обращаем внимания. А тут – именно тонкости. Если христианин следит за своей жизнью, блюдёт чистой совесть, старается жить по Евангелию, то нужно просто обратить внимание на то, что он не один, с ним всегда – Христос.
Ровно об этом говорит святитель Феофан Затворник, когда рассуждает о богообщении:
«Неверно, если бы кто стал думать», пишет он, «что когда Богообщение поставляется последнею целью человека, то человек сподобится его после, в конце, например, всех трудов своих. Нет, оно должно быть всегдашним, непрерывным состоянием человека, так что, коль скоро нет общения с Богом, коль скоро оно не ощущается, человек должен сознаться, что стоит вне своей цели и своего назначения. Состояние, в котором человек сознаёт, что Бог истинный есть его Бог, и сам он есть Божий, то есть говорит в сердце своём Богу: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28), как Апостол Фома, и к себе самому: Божий есмь, Божий есмь (Ис. 44, 5), – такое состояние есть единое истинное состояние человека, есть единый решительный признак присутствия в нём начала истинно-нравственной и духовной жизни»[3].
Итак, молитва – это не только произнесение молитвенных словес, и не только наш труд, но прежде всего состояние богообщения, некое живое предстояние перед Богом, когда человек говорит Богу: «Господи, я здесь», – и явственно слышит ответ: «и Я здесь». Такое состояние можно сравнить вот с чем: когда человек выздоравливает после тяжёлой болезни, он очень остро начинает воспринимать самые обыкновенные вещи – что он свободно дышит, беспрепятственно двигается и т.п. И это восприятие доставляет ему великую радость. Подобно тому и предстояние перед Богом. В нём вроде бы нет ничего особенного, но если только обратить внимание, то мы увидим, что оно выражается состоянием особенного, тихого мира, радости, ровности; а по отношению к другим – какой-то тонкой Христовой деликатностью. И, конечно же, это состояние благодатное, это вовсе не просто человеческие эмоции, потому что за всем этим явственно чувствуется присутствие любящего Бога, Подателя всякого блага.
Несомненно, обо всём этом знал владыка Антоний. То, что это так, ясно свидетельствует всем известный случай, когда он посоветовал непрестанно молящейся Иисусовой молитвой старушке остановить поток слов и просто посидеть молча. Старушка ощутила присутствие Божие – и это-то и есть суть молитвы, и именно к такой молитве и призывает нас Апостол, говоря: непрестанно молитесь (1 Сол. 5, 17).
Здесь необходимо обратить внимание ещё на один принципиальный момент. Мы сказали, что молитва, как и вся духовная христианская жизнь – это действие двух, синергия Бога и человека во Христе, Духом Святым. И суть христианства в том, что это действие двух осуществляется всегда, постоянно, ежеминутно, как дыхание; оно не ограничивается ни храмовым действом, ни богослужебным или аскетическим времяпровождением, ни теми или иными сторонами церковной жизни.
Это чрезвычайно важно: часто православные воспринимают христианство как некие горные пики, для повседневности недоступные; как некие спортивные достижения, которые случаются несколько раз в жизни и к которым нужно идти через многие и напряжённые тренировки. Несомненно, без того или иного понуждения себя христианину не обойтись; но сама эта точка зрения является не просто ошибкой, но великим препятствием для богообщения. Оно должно быть и осуществляться ежеминутно, в самой что ни на есть повседневности – и, стало быть, и молитва, и то одиночество перед Богом, о котором мы говорим, также становятся не редкими моментами, достигаемыми великим трудом, но воздухом, которым непрестанно дышит христианин.
И здесь и происходит, говоря казённым языком, реализация и выявление христианства (простите меня за столь убогие слова). То самое «действие двух», проистекающее из глубины главной и единственной связи, существующей в мире, связи между человеком и Богом, не может не излиться многими дарами Божьими. Что же это за дары? Не высоты исихазма, не поразительные чудеса в Житиях святых, не совершенно недоступная нам умозрительная аскетика великих Отцов древности – то, с чем многие православные и ассоциируют Православие, и что на самом деле мешает обратить внимание на собственное, повседневное христианство. Дары эти – уподобление Христу, Который Духом Святым приходит со Отцем и сотворяет в сердце человека обитель Себе (Ин. 14, 23).
Уподобляться Христу – это, конечно же, не ходить по воде или поститься сорок дней, а нечто иное – то, о чём говорит преп. Макарий Великий: «да имеет же человек всегда пред очами, как незабвенный образец во всегдашней памяти, Господне смирение и жизнь, и обращение с людьми»[4]. Человек получает силу свыше, он осознаёт, чувствует, исповедует эту силу, она даётся ему в его распоряжение – силу мудрости, любви, целомудрия, мужества и, я бы сказал, некоей христианской и человеческой адекватности (2 Тим. 1, 7). Это дары, которые невозможно перепутать с каким бы то ни было человеческим действием – тонкие, требующие внимания к себе, неэффектные, неэкзальтированные и (ещё раз подчеркну) повседневные, «обыденные», если хотите; они как будто по капле, но непрестанно сочатся из того источника, который я назвал «одиночеством», предстоянием пред Богом.

* * *

Итак, подведём итог. Я поставил вопрос: что именно так ярко светило в христианской личности владыки Антония, что позволяло ему ставить на своё место и мудро распоряжаться всем, что содержит Церковь – в том числе и столь важными и необходимыми сторонами церковности, как евхаристичность и общинность? Ответ: то самое «действие двух», которое можно назвать и богообщением, и молитвой, и одиночеством перед Богом, и хождением перед Ним в радости и свободе и одновременно тонкости и осторожности. Как видите, я не сказал ровно ничего нового. О чём, собственно, шла у нас речь?
О подлинном и единственном источнике православной духовности, о жизни во Христе, в онтологическом предстоянии Ему – предстоянии внимательном, повседневном, ежеминутном, и вот именно что двусторонним, когда и Христос тонко, но реально действует в нашей жизни. Ответ, данный нами, показывает и главную проблему нашей церковной жизни: большинство православных христиан этого не знает и не понимает; церковная дидактика их этому не учит – и люди просто боятся богообщения, отгораживаются от него. Следствием такого положения вещей является то, что Церковь на самом глубинном уровне перестаёт быть Церковью, источник духовной жизни подменяется стихиями мира сего, и христиане не получают подлинного духовного плода.
И ещё две вещи в заключение. Конечно же, призыв брать пример с владыки Антония прямо предполагается нашей конференцией, посвящённой ему. Мне бы хотелось, чтобы на его примере мы увидели, в числе прочего, и то, что в церковной жизни нет и не может быть никаких гарантий. Одушевляет всё содержание церковной жизни только личный подвиг одинокого предстояния перед Богом – каждого в свою меру.
И второе – нужно решительно отказаться от привычных православным унылых и лжесмиренных представлений: «ах, нам это недоступно», «ах, это удел только святых», и т.п. Здесь – главная ошибка. Жизнь во Христе, Его свобода и любовь доступны всем, и смысл существования Церкви – ровно в том, и ни в чём ином, чтобы дать их каждому верующему. Всё дело в мере каждого из нас. Внимание к своей мере, понимание её и благодарность за неё – и есть доступный каждому из нас первый плод одиночества пред Богом.

Сноски

[1] Святитель Феофан Затворник. Созерцание и размышление. М, 1988, стр. 259-261.
[2] Перевод по: Die Bekenntnisse des heiligen Augustinus. Regensburg, o.J., S. 18.
[3] Епископ Феофан. Начертание христианского нравоучения, М. 1895, стр. 36.
[4] Преподобный Макарий Египетский. Семь слов. Слово 1, гл. 13.

Article printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru
URL to article: http://www.pravmir.ru/odinochestvo-pred-bogom/
URLs in this post:
[1] митрополита Антония Сурожского: http://www.pravmir.ru/author/user_361/
[2] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2011/09/108347888.jpg
[3] евхаристичность: http://www.pravmir.ru/zhizn-kak-evxaristiya/
[4] общинность: http://www.pravmir.ruhttphttp://www.pravmir.ru/odinochestvo-v-cerkvi-i-cerkovnaya-obshhina/
[5] Литургии: http://www.pravmir.ru/tag/liturgiya/
[6] святитель Феофан Затворник: http://www.pravmir.ru/svyatitel-feofan-zatvornik-velikij-uchitel-xristianskoj-zhizni-zhizneopisanie-i-sovety/
[7] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2011/09/odinochestvo3.jpg
[8] Молитва: http://www.pravmir.ru/molitva-%e2%80%93-vstrecha-molitva-%e2%80%93-dialog/
Копирайт © 2009 Православие и мир. Все права зарезервированы. Хостинг сайта 100mb.ru

вторник, 20 сентября 2011 г.

Ржевский полигон. Панихида 11.09.2011 г.



Ржевский полигон. Панихида.
У микрофона Александр Ратников, здравствуйте. 11 сентября у порохового склада на Ржевском полигоне по традиции собрались прихожане храмов Санкт-Петербургской епархии, чтобы молитвенно помянуть убиенных на этом месте.
О блаженном успении вечный покой…
Панихиду совершил председатель епархиального отдела по благотворительности, настоятель Храма святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, протоерей Александр Степанов, который по окончании богослужения обратился к собравшимся:
Дорогие отцы, братья и сестры, сегодня мы вновь собрались в этом скорбном месте и традиция наша собираться уже вот установившаяся в течение нескольких лет, первое воскресенье после 5 сентября, дня, когда был принят декрет о Красном терроре, и в этом году, так промыслительно эта дата совпала с днем памяти усекновения главы Иоанна Предтечи. Ну, и конечно, очевидна такая духовная связь этих событий, со всеми, впрочем, и иными событиями, когда убиваются безвинно люди. И убиваются даже не то, что безвинно, в каком-то смысле, с точки зрения тех, которые убивали, эти люди имели вину. И вот Иоанн Предтечи такой полноценный праобраз этого человека, который говорил Правду, который, как Пророк, говорил от Бога, Правду не человеческую, но Правду Божию, и вот те люди, которые здесь были убиты, начиная с восемнадцатого года, и далее, как теперь мы знаем, и в течение Второй Мировой войны в сороковые годы здесь продолжались расстрелы людей. Эти люди, прежде всего, если не конкретными делами, как некоторые, из тех, кто был здесь расстрелян, борьбой с Богоборческой властью, то по крайне мере, внутренним своим устроением радикально противостояли тому беззаконию, которое творилось в нашей стране, начиная с большевистского переворота. Сегодня мы хотели бы, конечно, поставить здесь Часовню или Храм, где совершалась бы молитва о тех, кто здесь убит. И этот Храм был бы, прежде всего, тоже как и эти люди, свидетелем, свидетелем, перед лицом всего мира, что Божья Правда, она всегда торжествует. Как бы не было сильно зло, всегда Добро, то, что Бог хотел видеть в этом мире при Творении, оно всегда, рано или поздно будет торжествовать. Конечно, на этом месте следовало бы сделать не только Храм, но и мемориал с музеем, посвященный жертвам репрессий, истории борьбы нашего народа этой богоборческой властью, ибо создается впечатление, что власть эта всех абсолютно устраивала. Что это как раз было осуществление многолетних, многовековых как бы чаяний русского народа, получить власть, которая уничтожит богатых и всё отдаст в руки бедных. Но вот мы знаем, что и Гражданская война унесла миллионы жизней, и эпоха репрессий унесла, опять таки, миллионы человеческих жизней. Именно вот те люди, которые вот здесь были уничтожены, они должны нами особенно почитаться, как действительно Ум, Честь и Совесть нашего народа вот в этот период. Мы привыкли к тому, что партия – Ум, Честь и Совесть. Так вот именно партией, коммунистической партией и направлялись все эти страшные чудовищные беззакония, которые творились в нашей стране на протяжении многих десятилетий. Таким образом, наша задача радикально переменить взгляд на этот период. Я понимаю, что для тех, кто сегодня здесь собрался, это задача, наверное, внутренняя, решение её состоялось, что мы не сомневаемся на  чьей стороне была Правда, кто был Героем этого времени, а кто был преступником. Но, к сожалению, если мы взглянем на более широкие круги людей в нашем обществе, то увидим, что далеко не так всё ясно и внятно. А ведь если мы теряем ориентиры, где Правда, а где Ложь, где Добро, а где Преступление, мы теряем возможность что-либо построить в нашей стране сегодня. Хотя время, которое нас отделяет – это уже 50-60-70 лет, и тем не менее, мы должны понимать, что это абсолютно актуальные события. Всё то, что мы видим сейчас, и вот та определенная безысходность нашей сегодняшней жизни, ибо мы видим, что да, жить можно, но ведь всё двигается к катастрофе в нашей стране. Причины этого лежат здесь. Бога не обманешь. Совесть не перехитришь. Как мы не делаем вид, что всё хорошо, что мы развиваемся, всё успешно, всё замечательно, совершенно понятно, что совсем всё не так. И вот начинать надо именно с осознания того, где корни нашей надвигающейся еще раз катастрофы. Дай Бог, чтобы все мы, здесь сегодня собравшиеся, в небольшом, хотя бы числе, были свидетелями этой Правды. Чтобы мы на своих местах, у себя в семье, там, где мы работаем, там, где мы общаемся с людьми, где, тем более, дерзаем о Боге что-то говорить, мы говорили и об этом. Ибо та Правда Божия, которая совершается в этом мире, она неотделима от той Правды, которая будет свершаться на Страшном суде Господнем, в Царствии Его. Невозможно быть спасенным игнорируя всё то, что происходит здесь. И не будучи настоящим свидетелем. Дай Господи нам всем таковыми быть и в меру своих сил, говорить людям об этой Правде, свидетельствовать и нести в мир Любовь и истинный Свет. Спасибо всем, кто сегодня собрался.
Могу сказать, что поскольку меня Владыко Митрополит уполномочил быть членом группы рабочей по созданию здесь мемориала в честь жертв репрессий большевистских. Значит эта группа существует, ее возглавляет Михаил Борисович Пиотровский, туда входят члены общества Мемориал, и такие разные, довольно видные скажем общественные деятели нашего города. Было обращение к Президенту страны, уже, собственно, два года назад, которое он поддержал, написал на обращении рабочей группы такую очень позитивную резолюцию о том, что он всячески поддерживает и дает поручение Правительству заняться изучением вопроса. Но вот дальше всё забуксовало, потому что идея была создать не только мемориальный комплекс, как какие-то сооружения, так сказать, памятные, но создать, прежде всего, большой музей и исследовательский центр вот здесь. Здесь планируется под это отведение большой территории, от дороги до реки Лубья, которая вот у нас за спиной там, и до Цветка Жизни, примерно в ту сторону, и наверное, с полкилометра в ту сторону. Вот такой мемориальный парк, в котором нужно было бы провести, прежде всего, исследования, раскопки, которые позволили бы более точно установить, что же здесь всё-таки происходило, в какие годы, кто здесь был расстрелян, и сколько здесь было уничтожено людей. На самом деле надо честно сказать, что мы очень и очень мало знаем. Вот информация, которой мы располагаем, это косвенные данные о расстреле здесь поэта Николая Гумилева, и вот, так называемая могила шести, которая в 90 е годы была группой общества Мемориал вскрыта и было доказано, что здесь лежат люди, именно убитые. Поэтому требуются очень большие, конечно, исследовательские работы. Кроме того, поскольку это место исторически связано именно с периодом начала Красного террора, было бы логично здесь сделать такой Федеральный центр по исследованию этого периода. Большую экспозицию, настоящий музей такой, подобный по масштабам, по замыслу какого-нибудь Яд ва-Шема в Иерусалиме, который посвящен, наверное все знают, Холокосту. И отсюда могла пойти волна и исследований и по другим регионам России, у которых, наверное, тоже, есть местные свои какие-то маленькие музеи, мемориалы, их, кстати, совсем не так мало около шестисот по стране, но они, как правило, в провинции, и мало кто знает об этом.
Но вот, к сожалению, нужно сказать, что весь этот замечательный проект он буксует, когда это все спустили в министерство, а министерство какое  - министерство культуры, поскольку речь идет о музее, а министерство культуры сказало, что у нас есть постановление правительства о том, что Федеральных учреждений больше в нашей стране не создается, уже все музеем, какие нужно созданы федерального значения, поэтому давайте всё на местный уровень. Местный уровень – это Ленинградская область, в каком состоянии находится музейный фонд Ленинградской области, я думаю, все хорошо представляют, почти нулевое финансирование, почти никаких возможностей, ну и значит, какая-нибудь бетонная стела будет поставлена, вот, собственно на этом всё кончится. Поэтому я думаю, что в течение этого года мы попытаемся все-таки определить, будет ли федеральное правительство разворачивать эту программу, которую мы предложили и, если всё-таки мы поймем ясно, что нет, тогда у нас остается, в общем-то, тот же путь, который и был в Бутово реализован, который сейчас вот на Левашовской пустоши, просить чтобы какой-то участок был передан Церкви и будем нашими усилиями просто строить здесь, наверное, небольшой Храм, но с такой возможностью, чтоб можно было под открытым небом, используя этот маленький Храм, в качестве алтаря, в случае большого стечения народа, на большой площадке послужить Божественную Литургию один или два раза в год. Ну а дальше уже, как Бог даст. Если удастся нам собрать какие-то силы наши церковные, то, конечно, можно, также как в Бутово, начать организовывать такой церковный уже исследовательский центр и, в конце концов, может быть окажется, что действительно никому кроме Церкви эта тема по-настоящему не нужна. Дай Бог, чтобы так или иначе нам удалось это осуществить, потому что от этого зависит не просто, какие-то исторические штудии, будут они или не будут, а зависит, на мой взгляд, по-настоящему, всё будущее нашей страны и, соответственно, будущее душ наших, которое должно определиться, к Правде и к Богу или без этого.
На Ржевском полигоне 11 сентября вместе с прихожанами Санкт-Петербургских Храмов молился Александр Ратников. До новых встреч в эфире.

суббота, 17 сентября 2011 г.

"Научитесь быть" Духовные вопросы пожилого возраста - Митрополит Антоний Сурожский

Митрополит Антоний Сурожский

"Научитесь быть"
Духовные вопросы пожилого возраста

Мне думается, что я могу говорить с вами не с объективной точки зрения, а просто как старый человек (мне восьмой десяток, поэтому я вправе считать себя старым), и как человек с почти что пятидесятилетним опытом врача и священника.
Проблемы, с которыми человек встречается в пожилом возрасте, коренятся в его прошлом, настоящем и будущем, и мне хотелось бы сказать несколько слов о каждой из трех ситуаций. В первую очередь, всем пожилым и стареющим людям неизбежно приходится сталкиваться с необходимостью стать перед лицом своего прошлого. Это относится к отдельным людям, это, в равной мере, относится к целым народам. Кажется, Солженицын в одной из своих книг писал, что народ, который не примирился со своим прошлым, не сможет разрешить ни одной проблемы в будущем. И на самом деле, это имеет отношение ко всем нам: пока мы отворачиваемся от нашего прошлого, закрываем на него глаза, не желаем о нем помнить, мы не способны решать проблемы ни настоящего, ни будущего. Поэтому первое, что пожилой человек обязан сделать, это поставить перед собой задачу – не избегать своего прошлого; быть готовым, если прошлое предстанет в виде воспоминания или человека из далекого, давно забытого времени и напомнит о неразрешенной проблеме, встретить его лицом к лицу. Это может происходить по-разному, и мне хотелось бы привести два примера.
Несколько лет назад ко мне пришла одна пожилая прихожанка и сказала: «Я не знаю, что мне делать: я не могу спать по ночам, меня одолевают мысли, образы прошлого, моменты прожитой жизни. Я обратилась к врачу за помощью, он дал мне снотворное, но оно не помогает: то, что было воспоминаниями и мыслями, превращается в ночной кошмар, и я не могу ничего с этим поделать».
И я ей указал на то, в чем сам все больше убеждаюсь со временем: нам дается жить и проживать заново свое прошлое до тех пор, пока мы не разрешим все встающие проблемы. Пока мы не встретили ситуацию из прошлого лицом к лицу (а во время бессонницы приходит на память только неладное), пока не разрешили тот или иной вопрос, он будет настойчиво возвращаться в виде воспоминаний, ночных кошмаров или образов. Поэтому я предложил этой женщине принять то, что прошлое ее так глубоко тревожит, как милость Божию: случись ей войти в вечность со всеми этими нерешенными проблемами, ей все равно придется их решать, но уже не тогда, когда сами обстоятельства ей помогают. Она спросила, что же делать, и я ей посоветовал, когда вспоминается какое-то событие, постараться вернуть себя в обстоятельства того времени и пережить это событие заново, но пережить на основании нового опыта, опыта долгих лет. И затем поставить перед собой вопрос: «Бог вернул меня обратно к этой ситуации. Сделала бы я сейчас то же самое, произнесла бы те же слова, что пятьдесят, семьдесят, сорок лет назад?» И нужно ставить этот вопрос до тех пор, пока не сможешь сказать всем своим существом не только из страха, но на основании всего жизненного опыта, всей с годами приобретенной зрелости: нет, оказавшись в прежней ситуации, я бы так уже не поступила; всем умом и всем сердцем, всей волей и плотью отрекаюсь от этого, прежняя «я» умерла.
И знаете, это сознание, это чувство, что ты умер по отношению к своему прошлому, в некотором смысле совершенно реальное. Помнится, один человек пришел к священнику и сказал: «У меня такая проблема: много лет тому назад я поступил неладно в том-то и том-то. Я могу рассказать о своем грехе или проступке, но каяться я не могу, не потому, что не признаю его за грех, а потому что у меня абсолютное ясное чувство: человек, который совершил его двадцать – двадцать пять лет назад, – не я. Я уже не тот человек, тот человек умер, я могу описать его действия, но не могу от своего лица принести за них покаяние, потому что я – не он». Именно эту мысль я пытался донести до пожилой прихожанки: нам дается жить и проживать заново, с неизбежностью возвращаться во все неладные, болезненные, уродливые ситуации нашего прошлого с тем, чтобы изнутри обретенной зрелости разрешить их, развязаться с ними, как развязывают узлы и отпускают на свободу.
Второй пример, который мне хотелось бы привести, похожий, только разрешился он иначе. Ко мне пришел человек, которому было за восемьдесят, и попросил совета. Когда ему было лет двадцать, в России шла гражданская война, и он служил офицером Белой армии. Он был влюблен в медицинскую сестру своего подразделения, она его глубоко любила, и они собирались пожениться. Все было полно надежды и радости, но однажды во время перестрелки она нечаянно высунулась, и он ее застрелил. И он никак не мог с этим примириться.
Он мне говорил: «Я убил девушку, которую любил. Я убил девушку, которая любила меня. Я оборвал жизнь, только начинающую расцветать, полную возможностей и будущего. Что мне делать?» Я спросил: «А что Вы делали до сих пор, это ведь произошло лет шестьдесят назад?» Он сказал: «Я следовал всем советам, которые мне давали. Я молился о прощении, но не находил покоя в сердце; исповедовался, плакал о том, что совершил, получал разрешительную молитву, но ничего не происходило; творил в ее память, сколько мог, добрые дела, но опять в моем сердце ничего не менялось; причащался, делал все, что благочестивые люди, священники и друзья мне советовали».
И тогда… знаете, мне часто кажется, что моя небесная покровительница – валаамова ослица, которая проблеяла нечто полезное, когда пророк Валаам не разглядел ангела, преградившего ему дорогу. Поэтому я прислушался к своей валаамовой ослице и проблеял по ее наставлению. Вот что я сказал: «Вы молили о прощении Бога, Которого не убивали, Вы просили священника, которому не нанесли вреда, отпустить Вам грехи. А просили ли Вы Машу, которую убили, простить Вас?» «Но она мертва», – сказал он. «Да, она мертва в том смысле, что физически Ваша пуля оборвала ее жизнь. Но разве Вы не верите, что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых?» (Мк 12: 27). Он говорит: «Верю». «Значит, она жива. Поэтому после вечерних молитв сядьте в кресло и поговорите с ней. Помолитесь Богу, чтобы она смогла услышать то, что у Вас на душе. Расскажите ей о своем раскаянии, о всем том, что Вам пришлось пережить, о своей боли и отчаянии, попросите ее простить Вас и помолиться Богу, чтобы Он, если она может от всего сердца Вас простить, ниспослал бы Вам мир». И это совершилось.
Это – другой подход к решению проблемы прошлого, если мы действительно верим, что Бог есть Бог живых, и что в Нем и для Него все живы. Ситуацию не всегда возможно исправить, если переменился только ты сам, потому что в нее могут быть вовлечены другие люди. Нельзя просто сказать: «Я примирился со злом, которое причинил другим людям», но можно примириться с обстоятельствами, и к этому я еще вернусь, когда буду говорить о проблемах настоящего.
Таково наше положение по отношению к прошлому: прошлое присутствует в нас двояким образом. Это могут быть события, которые с нами произошли, повлияли на нас, но потом утратили свое значение, растворились так же, как пища, которую мы едим: из нее строится наше тело, но мы перестаем ее замечать, как только она вошла в состав нашей плоти, нашей крови, наших мышц, нашей жизни. Но прошлое также присутствует в нас в виде неразрешенных проблем, и необходимо помнить, что Бог дает нам шанс, настойчиво возвращая к ним в снах, в ночных кошмарах, в воспоминаниях, во встречах того или другого рода или, порой, в чтении романов, в которых мы неожиданно наталкиваемся на описание наших собственных обстоятельств и ужасаемся, что приходится пережить их заново. Мы не должны отворачиваться от прошлого, нужно взглянуть ему в лицо и поставить перед собой вопрос: «Тот ли я человек, который так поступил, или нет? Если я остался прежним, то это не прошлое, это – мое настоящее, и его необходимо изжить тем или другим образом». Вот что я хотел коротко сказать о проблеме прошлого.
Есть еще проблема настоящего. Когда старость унесет все, что составляло наши молодые и зрелые годы, перед нами встанут определенные проблемы. Но пока это не произошло, может наступить период, когда время зрелости еще не закончилось, но мы уже ощущаем, что оно постепенно отдаляется: физические силы слабеют, умственные способности уже не те... И зачастую пожилые люди отчаянно цепляются за то, что уходит, чего они не могут удержать, как бы ни старались. Как ни напрягай физические силы, в семьдесят уже не удается быть таким же, как в сорок или тридцать. Как ни тренируй ум, есть вещи, на которые мы способны в двадцать пять, но не способны в восемьдесят, и т.п. Что же делать? Большинство людей какое-то время пытаются раздувать угли в надежде вызвать язычок пламени, чтобы хоть на мгновение снова стать такими, какими были раньше. Я думаю, это – ошибка: чем старательнее мы раздуваем угли, тем быстрее они превращаются в пепел. Верное решение, как мне представляется, дается в дивных строчках стихотворения Виктора Гюго:
Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от преходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.

Нам необходимо осознать, что есть время пламенеть, а есть время светить. Свет тихий, спокойный, ровный свет, который во тьме светит, может принести больше пользы людям, чем обжигающее пламя.
Ницше в своем единственном действительно религиозном стихотворении говорит: «Свет есть все, что я хватаю, Уголь все, что отпускаю: Пламя - пламя я и есмь!» Для старого человека опасность заключается в том, что, прикасаясь к вещам, он превращает их в пепел, потому что больше не способен поддерживать сияющее пламя. Он способен испепелять, но не питать живой огонь, который сообщил вещам. Поэтому в нас должна произойти чрезвычайно важная перемена: нам нужно научиться принимать, что мы больше не способны гореть жарким пламенем, но можем сиять тихим светом. Для окружающих мы можем служить средоточием внутреннего мира, покоя, примирения вместо того, чтобы производить зажигательную энергию, которая побуждает людей к действию, к движению. И с этим процессом каждый из нас должен смириться, потому что силой перемениться никого не заставишь, но если упорствовать и продолжать полыхать, то рано или поздно сгоришь, и тогда будет уже слишком поздно преображать пламя в сияние, преображать огонь в свет.
Другой трудный момент в старении – это то, что многое становится недоступным. В особенности нелегко осознавать, что перестаешь влиять на события. Но есть две разных состояния – пассивность и созерцательность. Чаще всего пожилой человек со страхом готовится к тому, что, как только он перестанет влиять на события, ему придется жить пассивно и принимать удары судьбы. Вместо этого он мог бы научиться созерцательности, т.е. способности спокойно вглядываться в события не спеша, со всем жизненным опытом, со всем бесстрастием (которое дается, если не бросаешься действовать сломя голову) и только после этого произносить слово, которое зазвучит из глубины покоя или, если хотите, из глубины внутреннего молчания и которое будет словом истины, потому что выразит то, что находится в сердцевине молчания, за пределами слов.
Но есть вещи, на которые человек не способен независимо от возраста, ведь не только старики не справляются с тем или другим делом. Поэтому каждому пожилому или стареющему человеку нужно сесть и поразмыслить: «На что я способен?» не в смысле кипучей деятельности, потому что, как правило, она представляет собой весьма печальное зрелище, а в смысле пределов моих способностей, моего физического состояния, моего зрения, слуха, понимания. Порой пожилому человеку можно помочь открыть в себе нечто очень важное: кем он является, даже если он не способен делать то, с чем он или она отлично справлялись в прошлом.
Я вам приведу пример. Моя бабушка умерла, когда ей было девяносто пять лет. Задолго до девяносто пяти, ей уже было не сорок и не пятьдесят, и она не могла делать то, что ей замечательно удавалась, когда она была моложе. Однажды она настояла на том, чтобы помыть посуду после обеда. Было слышно, как она мыла, но под конец раздался ужасный грохот. Она вошла в мою комнату и сказала: «Я разбила всю посуду. Я ее чисто вымыла, а потом столкнула локтем на пол, и от нее ничего не осталось. Почему Бог позволяет мне жить, когда я уже ни на что не гожусь, даже мыть посуду?» Я ей говорю: «Могу назвать две причины». Она навострила уши, потому что две – это много. «Во-первых, на небесах полно старушек. Думаешь, Бог может Себе позволить заполучить еще одну?» Она обиделась и сказала: «Ты все шутишь, а я говорю серьезно». Я сказал: «Да, но есть и вторая причина. Есть нечто, чего с момента сотворения мира до Страшного Суда и после ни одна Божия тварь, за исключением тебя, не сумела сделать». Она посмотрела на меня с интересом и спросила: «Что это?» Я ответил: «С сотворения мира и до того момента, как перед нами распахнется вечность, никто, кроме тебя, не сумел быть моей бабушкой».
«Быть моей бабушкой» не означает просто произвести мою маму, чтобы мама, в конечном итоге произвела меня. Быть бабушкой включает в себя всю полноту ситуации, всю полноту отношений. И, знаете, для нее это прозвучало убедительно. Поэтому, если приходится иметь дело с пожилыми людьми, которые считают себя бесполезными, можно сказать: «Нет, есть одна вещь, которую ты можешь делать, как никто другой. Ты – моя мать, моя бабушка, мой друг, ты то-то или то-то», чтобы человек понял: в этом его абсолютная и неизменная, несомненная, вечная ценность, и вы увидите, какой заряд надежды и радости это может дать человеку.
Есть еще один момент, который относится к настоящему: с возрастом мы все больше начинаем зависеть от других людей из-за того, что слабеет зрение, отказывает память, оставляют силы, или из-за того, что серьезно заболеваем. И зачастую пожилые люди говорят: «Почему я никак не умру? Я не хочу быть обузой для окружающих».
И такие слова никогда нельзя оставлять без ответа, потому что это ситуация безнадежности. Если ты уверен, что ты – обуза, для тебя ничего не остается, как покончить с собой или постараться приблизить свою кончину. Но ты никогда не будешь обузой, если – и существует два «если». Первое: если окружающие любят тебя, тогда ты для них не обуза. Ухаживать ласково, заботливо, вдумчиво за тем, кого люди любили всю свою жизнь, – радость и привилегия, и, на самом деле, плата (хотя само по себе слово уродливо), плата за все то, что ты для них сделал. Мать годами заботилась о детях, и теперь их привилегия, и я настаиваю, для детей это – привилегия, заботиться о матери. Но не безусловно. И здесь – второе «если».
Если ты стал зависеть от ласки, любви и преданности твоего окружения, твоя задача – сделать ситуацию простой и легкой. Нужно научиться принимать с благодарностью то, что тебе дается, и превратить взаимоотношения с окружающими в праздник, а не в наказание для себя и для них. И знаете, научиться принимать великодушно, благодарно, радостно – искусство, которым не каждый владеет. Даже в периоды короткой болезни люди не всегда на это способны, а когда впереди долгая старость, этому нужно учиться и учиться, не откладывая. Необходимо напоминать себе, что мы тоже можем оказаться объектом заботы, и это может стать опустошающим или, наоборот, чрезвычайно плодотворным опытом. В одном псалме говорится: «Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?» И ответ: «Чашу спасения прииму и имя Господне призову» (Пс 115:3-4).
Принимать дар радостно, с открытым сердцем, с сияющими глазами, отвечая лаской на ласку – не только лучший, но единственный способ сделать так, чтобы давать было легко и возможно. И наоборот, если принимать со стесненным сердцем, всем видом показывая: ни за что от тебя ничего бы не принял; не будь я жертвой ревматизма, болезни или старости, я бы от тебя не зависел; какое несчастье, как мне жаль тебя, а еще больше жаль себя, – то, разумеется, можно превратить отношения любви в нечто полное горечи. Это наука, которой должны овладеть все стареющие люди, но и самих себя мы должны прошколить как можно раньше, потому что все зависят от любви окружающих – дети и взрослые, и семейные, и одинокие, и старые. В любом возрасте нужно учиться принимать с благодарностью, принимать великодушно, принимать так, чтобы для ваших близких давать было бы радостью и новой глубиной отношений.
Есть еще одна сторона, на которой я коротко остановлюсь: пожилой человек время от времени размышляет о своей смерти, и смерть в какие-то моменты представляется ему освобождением, а в какие-то – ужасом. Смерть представляется освобождением, пока еще не нависла над нами. Пока смерть еще далеко, мы можем рассуждать в таких категориях, но, когда она совсем рядом, когда в теле уже ощущается мертвость, может напасть страх. Поэтому чрезвычайно важно начинать вырабатывать в себе здоровое отношение к смерти не тогда, когда мы ее боимся, а значительно раньше, в детстве, в молодости, в зрелом возрасте нужно учиться смотреть на смерть творчески.
Раньше всего, мне кажется, необходимо понять разницу между процессом умирания и смертью как таковой, потому что многие не боялись бы смерти, если бы не боялись того, что им проходилось наблюдать при умирании близких: слабеющего сердцебиения, затрудненного дыхания, страданий, которые сопровождают некоторые заболевания и т.д. Но это – не смерть, и при современном состоянии медицины не представляет такой проблемы, как раньше.
С. Сондерс, одна из лучших специалистов по уходу за умирающими, говорила мне, что в наше время уже нет причин, по которым больной раком человек должен испытывать страдания или впадать в бессознательное состояние. Имеется достаточно препаратов, которые при умелом использовании позволяют это предотвратить. Поэтому в большинстве случаев людям можно объяснить, что умирание – это не кошмар, как им представляется из увиденного или услышанного в прошлом. С другой стороны, с мыслью о смерти или с надеждой, которую она дает, можно свыкнуться. Но чего никогда нельзя делать, беседуя о смерти со старыми или больными людьми, – это говорить так, будто мы можем к ней подготовить. Невозможно никого подготовить к тому, чего не сам испытал, поэтому весьма неубедительно звучит, когда люди, в особенности молодые священники, говорят умирающему: «О, не волнуйтесь, вы увидите, как это просто, как это прекрасно».
Что же делать? Сделать можно многое, но есть нечто абсолютно основоположное: мы должны готовить человека не к смерти, а к вечной жизни. Только в той мере, в какой человек сейчас, пока он во плоти, переживает опыт вечной жизни, он будет способен взглянуть в лицо физической смерти, разделяющей душу и тело, и взглянуть не только с самообладанием, но с надеждой, как апостол Павел, который мог сказать, что для него умереть означает не сбросить с себя временную жизнь, а облечься в вечность. Духовно поддержать умирающего можно только помогая ему постепенно врастать в вечность.
Я закончу одним примером, который произвел на меня чрезвычайно большое впечатление. Когда я был молодым священником, у меня был друг, старше меня, его жизнь сложилась очень трудно. В девятнадцать лет он попал в советский концентрационный лагерь, заболел гангреной, ему ампутировали ногу по бедро и выкинули из лагеря, потому что он стал ни на что негодным. Ему немало пришлось пережить.
В какой-то момент он заболел желтухой, очутился в госпитале, где врачи его обследовали и обнаружили не подлежащую операции опухоль, которая распространилась на печень. Ему ничего не сказали, но сказали мне и его сестре, и я пошел его навестить. Он лежал на койке, сильный, высокий, красивый человек, и сетовал: «Как некстати! Столько дел и вот: я в постели, и мне даже не могут сказать, как долго это продлится!» Я сказал: «Сколько раз Вы мне говорили: как бы хотелось остановить время, чтобы ничего не надо было делать, а только быть. Вы никогда этого не осуществили». Он ответил: «Нет». «Что же, Бог сделал это за Вас. Делать Вы ничего не можете. Научитесь быть». Он посмотрел на меня и сказал: «Да, действительно, но как? Быть означает как бы пребывать в вечности. Нельзя «просто быть» в пустоте, подвешенным между небом и землей». Я сказал: «Это очень просто. Во-первых, нужно примириться со всем, что произошло в Вашей жизни, с собственной совестью, с окружающими Вас людьми, со всеми теми, кого приходилось встречать, со всеми обстоятельствами жизни, со всеми словами и поступками и с Богом. Давайте займемся этим. Подумайте о своем непосредственном окружении: о родственниках, друзьях, знакомых – и поставьте перед собой вопрос: примирился ли я с каждым из них? Если нет – ищите примирения». Он сказал: «Да, но некоторых уже нет в живых». И я ему привел пример, который приводил вам, пример человека, застрелившего свою возлюбленную. Так мы перебрали все его окружение. Это была борьба, это было непросто, но у него в сердце водворялся мир, и мы продолжали двигаться дальше, вскрывая слой за слоем.
Один русский святой говорил, что производить суд своей совести – все равно как луковицу чистить: вначале снимаешь сухую шкурку, она отваливается без труда, потом начинаешь снимать слои, в которых сохранился сок, и тогда льешь слезы и плачешь, плачешь, пока не дойдешь до самой сердцевины и не обнаружишь, что она сладка.
Этим мы и занимались. Мы занимались этим три месяца, в течение которых он постепенно угасал. И когда он уже умирал, недели за две до смерти, когда от него уже ничего не оставалось, кроме больших сияющих глаз, слишком слабый, чтобы держать ложку, он мне сказал: «Знаете, мое тело почти умерло, но я никогда не ощущал себя таким интенсивно живым, как сейчас». И поскольку он обнаружил, что жизнь зависит не от физического состояния, а от цельности, которую приобрел, от жизни преизбыточествующей, в которую погрузился, он смог взглянуть в лицо смерти так, как не смог бы взглянуть, если бы предстал перед ней со всем грузом своего прошлого, со всей горечью, болью, неудовлетворенностью и отчуждением.
На этом я закончу свою беседу, которая и так оказалась слишком длинной.


четверг, 15 сентября 2011 г.

О ВЛАДЫКЕ АНТОНИИ (СУРОЖСКОМ) - СОКОЛОВ К.К.

http://www.metropolit-anthony.orc.ru/memory/sokolov.htm

КИРИЛЛ КОНСТАНТИНОВИЧ СОКОЛОВ
О ВЛАДЫКЕ АНТОНИИ (СУРОЖСКОМ) [1]

В 1962 году Владыка Антоний крестил мою невесту Аврил Пайман. Я не очень разбирался в конфессиях, но думал, что лучше для нас обоих принадлежать одной церкви в стране, где она намеревалась жить. [2]
В 1965 году Владыка приехал в Москву. Дики очень хотелось, чтобы мы встретились. Приехали мы к нему в гостиницу «Украина». Номера, естественно, прослушивались, что нервировало. Разговора я не помню, но общее направление было, как будто я глотал очень чистый весенний воздух у открытого окна. Его ответы были насущными и нужными мне и нашему времени.
Мне приходилось встречаться с духовенством и раньше. Священник отец Орест был другом моей мамы. Были и другие. Ответы церкви были консервативны и не удовлетворяли. Думаю, что это вызвано изоляцией, в которой церковь находилась в СССР и, отчасти, консерватизмом самой церкви. Во всяком случае, представить московского священника, играющего в волейбол, как это делал Владыка, с прихожанами, невозможно.
Правда, в вопросах религии был я в то время порядочным щенком, только прочитавшим Камю и Шестова. Я встречался с Владыкой, когда он приезжал в Москву из Англии, куда мы переехали в 1974 году. Кажется, он серьезно меня принимал как художника, но главное, как я сейчас понимаю, ему было важно установить направление моего движения во времени.
Жизнь он воспринимал как трагедию. Он любил Достоевского и Блока. И это восприятие жизни было близко мне. Когда я показал ему гравюры к произведениям Блока, он выбрал «Смерть». Большей частью, я задавал ему вопросы и он отвечал. Ниже я даю ответы или фрагменты разговоров, которые я помню. Это не запись с магнитофонной ленты, так что стиля я передать не смогу, за смысл ручаюсь. [3] Я не могу также датировать эти отрывки, хотя постараюсь расположить их хронологически.

В Москве
Меня поразило его знание современной мысли (Шестов, Бердяев, Зеньковский).
С 1965 года много раз встречался с Владыкой. Я думаю, что он находил ответы на вопросы, которые ставил XX век. Он всегда видел реальных людей, без украшений.

О Сартре. Он смотрит на себя, и от этого его тошнит. Он об этом пишет.
В разные годы я спрашивал его о книгах. Он или отрицательно или сдержанно отзывался о Флоренском, о Карташове, скорее сдержанно. Наконец, я добрался до Флоровского. – Вот это дело.
Однажды, когда я в очередной раз пришел к нему с вопросами, он дал мне Евгения Трубецкого «Смысл жизни», и тогда же рассказал, что пронес эту книгу через всю войну. Я прочел и, вместо того, чтобы отдать ее, вернул новое издание. С моей стороны это было свинство. Во время пожара у нас в доме книга эта полусгорела.
Потом, очень положительно относился к Камю.
О Распятии. «Владыка, что можно просить в молитве?» — Просить можно все, только все время надо знать, что ты просишь у человека, висящего на кресте.
Не знаю, было ли это с другим, но мне он предложил определить на Страстной неделе свое место. И мне показалось, что если я приму сторону Христа, это будет грозить окупацией моей страны, и нашел себя я в кричащей толпе. [4] Тогда он сказал: «Ты – хороший человек». Не понимаю.

У него был один взгляд, который я не встречал ни у кого. Это со мной случилось дважды. В 1972 году у меня на руках умер отец. Потом, несколько месяцев я был как каменный и не мог плакать. Осенью приехал Владыка. Мы искали его весь день. Утром мы попали к нему в номер и меня как прорвало. Я плакал, и не мог остановиться. И тогда, он смотрел, как будто хотел выпить из меня все горе. Когда в 1981 году умерла в Москве моя мама, такого взгляда я не встречал никогда. По маме он служил панихиду. Потом сказал: Я чувствую, что она сейчас с нами. Я чувствовал то же и не удивился.

О смерти он говорил много и видел много смертей. Мне кажется, это у него была главная тема. Однажды рассказывал, как сидел у постели умершего и чувствовал, как от него отлетают бесы и просветляется лицо умершего. «Когда», — спросил, — «ты их видел?». — Их видеть нельзя, это духи. Очень жестко.

Не помню повода. В алтаре я всегда за Иуду молюсь.

В Москве на встрече с председателем совета по делам религии. Тот: «Когда Вы кончите нас ругать?» Ответ: Когда Вы кончите нас преследовать?
Глядя из окна гостиницы «Россия» на плакат, что-то вроде «Народ и партия едины»: Ведь это все от комплекса неполноценности.

Не помню когда, но предложил мне перейти на «ты». Я бы сам не решился никак.
В Москве я показывал ему свои работы в мастерской. Я записал на магнитофон. Лента пропала. Одно помню: В своих работах ты не согласен на круг, ты все время его ломаешь.
В Англии
В Дареме было собрание общества Альбана и Сергия. Здесь встречались протестанты и православные. Владыка занимал там какое-то из руководящих мест. Он обещал приехать и не приехал, я спросил: «Почему?» — Сначала я очень интересовался обществом. Интерес пропал, когда я увидел, что обе стороны говорят друг другу комплименты и не сосредотачиваются на расхождениях, т.е. не интересно.

Одно время он очень много встречался с людьми. Я как-то спросил: как ему это технически удается: так много встреч. Он ответил, что он устроил это по принципу шкафа: когда открывает один ящик, другие закрывает.
Когда в 1974 году мы приехали в Англию, около полутора лет я чувствовал себя в пустоте, и что моя работа, скорее всего, никому не нужна, да и я сам, пожалуй, только семье. Я рассказывал Владыке об этом. В начале моего служения в Англии ситуация мне казалась очень трудной, для себя я тогда решил — сеять на камне. Мое дело сеять. Приблизительно в это же время меня охватила глубокая ностальгия. Я спросил об этом Владыку. От ответил: Ностальгия никогда не проходит.

Рассказ о человеке, бросившемся с моста. Раскаяние. Не помню, по какому поводу рассказывал о человеке, покончившем с собой (бросившемся с моста). Вдова молила простить самоубийцу. Во сне явился ангел, сказавший: Он раскаялся, пока летел. Какой же силы было раскаяние.

Об изобразительном искусстве говорил, что у иконописцев был закон ничего не выдумывать, ничего не копировать. Я повторил это Аверинцеву, он ответил, что такого правила он не знает. Так или иначе, это очень хорошо.

Дорасти в меру себя. До себя.
Об о. Джоне. Наконец я нашел, кто будет после меня.

О пении в церкви. Мне не важна мелодия, мне нужно, чтобы каждый слышал мысль, слово.

В 1975 году, когда наша вторая дочь родилась мертвой, он приехал в Ньюкастл служить панихиду. Видимо, на мою фразу «Зачем приехал, можно бы и не приезжать» ответил: Даже если бы вы не хотели, я все равно приехал бы.

О Тарковском. Ему говорили о фильме Андрея Тарковского, что этот фильм религиозный (имеется в виду «Сталкер»). Он говорил: Я смотрел по телевизору, не досмотрел. Посередине фильма хотел запустить стулом в телевизор. После этого я фильм пересмотрел. Видимо, он имел в виду место примерки одним из персонажей тернового венца.
Потом он встречался с Тарковским. Рассказывал: С самого начала сказал, что у него масса вопросов, после чего говорил не переставая около двух часов. Впечатление, что он заблудился в трех соснах.

У него очень развито было чувство юмора и это проходило через все встречи с ним, и передразнивать любил, и получалось. По возвращении из Индии, со съезда Мирового Совета Церквей, он рассказал, как один из митрополитов русской православной церкви просил сходить с ним на рынок, т.к. не владел английским, чтобы купить для паствы мешочек кокосовых орехов. Тогда же, о восхищении митрополита слоном. Вот бы на слоне проводить крестный ход, уважения прибавилось бы. Какой образец достоинства для архиерея!
Ехали в такси с моей мамой. В конце какого-то вопроса мама: «Владыка, Вы не сердитесь?» У него дрогнули губы: Владыка не сердится, Владыка изволит гневаться.
Рассказывал, на праздновании тысячелетия Афона в Кариосе — на улицах столы с напитками. Мысль: Вот сейчас я, наконец, попробую пепси-колу. Это лет пятнадцать назад верных. Тогда же совершали паломничество на мулах, а дороги горные, т.е. если мул отступится, костей не соберешь. Очень заметил, как мул нёс массивного Пимена.[5] А кто-то додумался перед носом мула держать пучок травы и как-то регулировать.

К католицизму относился отчужденно. Насколько я понял, были и проблемы в православных приходах в Италии в период, когда он был экзархом.
В восьмидесятом году я писал его портрет. Вышло это по моей просьбе, на которую Владыка необдуманно согласился. Я понимал, что дело это ему не нужно, но в конце концов, он назначил время, около восьми часов утра – на хорах Успенского Собора, где он вел переписку и занимался делами церкви. Дано мне было 4 сеанса или немного больше. Место на хорах было неуютное очень. Я его так и написал. Этот неуют мне казался подходящим для него окружением. Очень аскетичным и драматическим. Цветовую гамму я взял тоже достаточно аскетичную (сиенская земля, кость жженая, окись хрома, немного берлинской лазури). Во взгляде мне хотелось восстановить то чувство, о котором я писал раньше. Я не уверен, что это удалось.
На основе этого портрета я написал второй, уже в мастерской, где фоном ввел обрывки газет и плакатов, и опять, я хотел ввести драматизм и бесприютность нашего времени.[6]
Было это в первые мои годы, когда я понял, что ностальгия – это болезнь и серьезная. Тогда я его спросил исчезнет ли это со временем. Он ответил: От ностальгии освободиться нельзя. Тогда же, а может позднее, говорил об англичанах. Я, естественно, находил только самые скверные черты, и в этом контексте я спросил, какой бы он счел первый грех нации. От ответил: Гордыня.

Я думаю, что чертой, которую он во мне увидел, когда перешел со мной на «ты» (мне кажется, потом он сомневался) было трагическое восприятие жизни, черту, которую я получил от мамы. Самый трагичной он считал Страстную неделю. У меня было чувство, что он рассматривал как повторение, не как воспоминание.
Все в эти годы увлекались романом Булгакова «Мастер и Маргарита». Прочел и говорил сдержанно: Мне понравился роман Мастера и полет.

О выступлении по BBC. Редакция хотела, чтобы конец был не категоричным. Как же я могу говорить двойственно, когда мне все совершенно ясно.
О смерти близких. Есть время, когда люди должны страдать. Сейчас врач дает пилюли: «Выпейте, Вы перестанете мучиться». Это мне кажется неправильно.

О Солженицыне, о «Гулаге». В Швейцарии встретился с Солженицыным в 1974 году. Сказал: У Вас сейчас несколько месяцев, когда Вы можете сделать очень много. Видимо, тогда же читал «Архипелаг Гулаг», после второй главы остановился на повторение.

О Пушкине. Много лишнего написал.
В 1980 году, в декабре, мне приснился, в сложной обстановке похорон моего отца, Антихрист. Через 2 дня я приехал в Лондон. «Владыка, вот такой сон. Что значит?» Не задумываясь: К войне. Через несколько дней началась война в Афганистане. Это было началом лавины.

Он часто употреблял выражение: Вырасти в меру себя. Дорасти до себя. Я понимал, что при рождении, у Бога есть оптимальный проект пришедшего в мир.

«Владыка, что значит проклятие смоковницы?» – Не знаю.

В другой раз. Я не люблю причту о благоразумных девах, не поделившихся маслом.

«Владыка, что значит «любоначалие» в молитве Сирина?» – Ну, это тебе не грозит.
***
Примечания:
[1]  «О Владыке Антонии (Сурожском)» представляет собой не связанный рассказ, а записки автора о поразившей его встрече, сделанные по просьбе сестер Майданович после кончины Владыки и меньше, чем за год до собственной смерти. Этим и непривычкой художника выражаться словами объясняется отрывочность. На своем языке Кирилл Соколов сделал два портрета и несколько эскизов митрополита Антония и запечатлел его похороны в серии эстампов, которые прилагаются к воспоминаниям (прим. А. Пайман).
[2] Встретились А.П. с К.К.С. в Москве, в 1960, а летом 1961 года ей пришлось уехать в Англию, где и подготовилась у Владыки Антония к приятию Православия. И он стал восприимником и крестным отцом. Расписалась она с Кириллом 19 сентября 1963 года в Москве, где жила до 1974 года с видом на жительство. Венчал их отец Орест после окончания весеннего поста в 1964 году. В декабре 1965 года родилась дочь Ирина. Летом 1974 года семья уехала в Англию, где так и осталась, хотя с 1981 года с наездами в Россию, до смерти Кирилла 22 мая 2004 года. Его прах, по его же просьбе, похоронен в Москве, в Переделкино, рядом с матерью Ириной Константиновной Киршбаум-Соколовой и с бабушкой Ольгой Владимировной Киршбаум.
 [3] Именно поэтому мы здесь даем большинство реплик Владыки не в кавычках, как прямые цитаты, а курсивом, «как вспоминались» автору.
[4] Евангелие от Иоанна, гл. 11, ст. 47-52.
[5] Кажется, у К.К. здесь ошибка. Речь шла о Никодиме.
[6] Первый портрет некоторое время висел в коридоре приходского помещения при Успенском Соборе в Лондоне. Второй в собрании фонда митрополита Антония Сурожского в Москве.
 ***

Рисунки художника Кирилла Константиновича Соколова
(фотограф А. Демидов)

Для просмотра увеличенной копии рисунка, пожалуйста, кликните по миниатюре!

На похоронах митрополита Антония Сурожского, август 2003


Электронная библиотека
"Митрополит Сурожский Антоний"

Биография
| Избранные творения Конференция | Новости | Аудиозаписи