ЭКСПЕДИЦИЯ МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ(Продолжение. Начало в №№ 648, 649, 650, 652), 653, 654, 655, 656) Из дневника Игоря ИВАНОВА: Рассказ Ангелины
– В Березнике живёт Александра Васильевна Морозова, она рассказывала, как её отец взял на Пасху в Козьмогородск: «Я очень хотела туда попасть, поэтому легла спать рядом с ним в ноги, чтоб только он меня не забыл!» Такого отношения к церкви у меня, конечно, не было. В детстве я была дерзкая на язык, могла что угодно сказать. Когда в школе нас научили, что никакого Бога нет, я пришла домой и заявила об этом матери. Я не считаю, что мама была религиозной. Семья большая – 5 человек. Огород, овцы, куры, работа в колхозе – крутились, некогда было задумываться о божественном. Но как же мать резко ответила на мои слова, словно хлестнула: «Куда бы ты без Бога-то?! Без Бога до порога бы не дошла!» У меня до сих пор осталось в памяти: «Не смей так говорить про Бога!» И сейчас, сталкиваясь с таким, советую: «Даже если вы почему-то думаете так, вслух не говорите. Пройдёт время, и, возможно, думать, как сейчас, вы не будете». Ведь это же просто: не хулить. А мыслей, какие у кого обитают, ведь мы же не знаем, правда? У всех у нас очень запутанное прошлое, и оттого, может, ещё по-разному относятся люди к Богу. У меня бабушка из Погорельца была. А дед – унтер-офицер, служил в Питере, 14 раз туда ходил и возвращался. Их вместе соединили, а нельзя было соединять, потому что дед был молодой, а бабушка – возрастная. Но потом он окончательно вернулся, крестьянствовал... Как-то сидели с мужиками мой дед Григорий и брат его Артемий, который с русско-японской войны вернулся с золотым крестом, но без ноги. После госпиталя в Иркутске ему назначили жалование, направили в Петербург и там выучили на сапожника. Потом он приехал домой, сапожничал в деревне. Ну а поскольку порассказать о том, что повидал на войне, и вообще обо всём Артемий умел хорошо, да и повод был – с заказом к нему прийти, – у него всегда собирались люди. В тот раз рядом оказался сын, который только что вернулся с действительной службы. У него стали спрашивать об армейской верхушке, за что в Москве кого-то там забрали. Он ответил: «Не знаю за что». А кто-то из мужиков ляпнул: «Мы же все такие – тухачевцы». И среди этой компании нашёлся человек, который донёс. Тоже Ружников, к сожалению, из родни. Он потом сразу уехал из деревни и всю жизнь прожил в Каменке, на родине не показываясь. Все знали, что это он сделал. Когда брату деда случилось быть в Каменке, то он спросил: «Чего ты мужиков-то сдал?» Ничего тот не ответил. Да и что можно тут сказать? Как-то с папой мы об этом заговорили... Папа вспомнил, что это было ещё с женщиной как-то связано, с местью. Самая большая беда всегда приходит с женщиной... Да, и после этого посадили мужиков. Скольких у нас репрессировали-то? Человек пять-шесть. Их признали как тухачевцев. Обвинили в том, что скот травили и много чем ещё вредили. Назад никто не вернулся. А дядюшке Артемию просто сказали: уезжай! Он собрал скарб, семью и уехал. Умер вдали от родины, где-то под Архангельском: не то на Мудьюге, не то на Кади... Он всю жизнь хотел вернуться. А жена его всё-таки приехала умирать сюда, в Березник... Мама рассказывала, что в семье рождались всё девки – пять девочек было у деда. А куда их?! Ведь раньше от земли люди жили – а на девок-то не давали надела! И дед от досады не хотел их крестить. Тогда бабушка укладывала в корзинку ребёнка и сама бежала крестить в Азаполье... Нет, в деревенской жизни есть не только тёмное, но и светлое. Вот уже 16 лет, как родители мои – Михаил Григорьевич и Анна Владимировна – умерли. В один год, друг за другом, потому что не могли друг без друга жить. Я таких отношений больше ни у кого не видала. Сначала мамочка умерла. Положили её в райцентр в больницу – что ты! Отец как начнёт ей названивать! У нас ещё тогда телефона не было, приходилось соседей беспокоить. – Я пойду к Сахарову, позвоню! – Папа, да чего ты пойдёшь? – Да, пойду! Как там у меня мамочка, одна-то?! На другой день – опять. Я говорю: – Так ты же вчера звонил?! – Ну, то вчера, а сегодня – это сегодня. – Да неудобно соседей каждый день просить, не ходи! – А что им, жалко телефона, что ли?! Вот такие были отношения. Очень хорошие, хоть, бывало, и ругались... Когда я работала директором кинотеатра, надо было вести антирелигиозную пропаганду. А что поделаешь: и фильмы заказывала, и выступала с лекциями. Это не считалось чем-то важным или нужным – просто была работа, которую надо сделать. Так же, как и про пьянство нужно было говорить, и про пожары. Всё шло в одном ряду, не задевая души. А когда стала пожилая да больная, уже без души трудно что-то делать, вот и молиться стала. Наверно, возраст подошёл, я так думаю. Я всегда поражалась: вроде все жили в одно время, а один человек к Богу так относится, другой – иначе. Почему так происходит? Но это, наверно, ещё в детстве было заложено. До сих пор помню, как бабушка, Мария Романовна, говорила, когда мы озорничали: «Вот не слушаетесь, так Боженька-то камешком вас...» Но уже тогда я удивлялась, что столько людей против Церкви. Они до сих пор открыто говорят против религии. Особенно тех надо пожалеть, кто рос в 30-е годы или чуть позже. Это самое несчастное поколение. Они уже старенькими стали. И веру уже разрешили, а они всё ещё твердят: «Как это! Мы же с Церковью всегда боролись». Или, например, мне один говорит: «Мы жили безо всякого Бога, и хорошо жили. А чего вы сейчас? Какой это у вас тут Бог?» Бедняжка. Как-то я гостила у моих сестёр в Коноше. Тогда ещё был жив Патриарх Алексий. В местной газете было написано, что он проедет на Север через станцию Коноша. И я лишилась покоя: «Пойдёмте, где мы Патриарха ещё увидим! Раз у вас церковь есть, значит, там, на вокзале, будет батюшка и будут люди. У какого вагона толпа соберётся – туда и пойдём». Мы приехали на вокзал – а никого и нет. Я расстроилась: опоздали! Потом смотрим: женщина с букетом белых гладиолусов (а мы-то без цветов) идёт, и мы за этой женщиной побежали. Но никакого Патриарха не увидели – оказывается, тогда он не поехал, заболел... В тот же год на Мезень приехал с миссионерами отец Андрей Близнюк из Москвы. Он с тех пор ездит к нам каждый год – притянула его Мезень. Приезжает и в гости каждый раз ко мне заходит. Мы с ним хорошо общаемся. А тогда я сразу пошла. Мне ж надо было посмотреть, что такое священник, кто такие миссионеры. Там много было девочек и мальчиков – около 10 человек. Я очень удивилась их отношениям между собой, отношению к делу и вообще тому, как они себя ведут, что говорят и о чём. Сходила я и на службу. Первую проповедь услышала от отца Андрея. Это была проповедь о любви. И я до сих пор помню: «Самое лучшее в жизни – это любить, но это и самое сложное». Ну а потом я стала интересоваться, читать. Отец Андрей и в Березник приезжал. Освятил крест на Мыске, а потом освящал наш дом. Так вот он в полном облачении идёт кругом дома, помощники кадят, а тут мужички подошли денег на выпивку занять, смотрят – и на них столбняк напал. Рты пооткрывали – забыли, зачем и пришли. Вы представляете, люди вообще священника в жизни не видели! Многие, особенно старшее поколение, из Мезени никуда не выезжали. Потом я решила в Сийский монастырь съездить. Мне понравилось место – очень красивое. На службу пришла, да чуть-чуть опоздала. Поднялась по лестнице в храм – огромный зал, и никого нет. А где же люди, где служба-то идёт? У кого бы спросить? – не буду же я ходить куда попало в мужском монастыре... Слева дверь в лавочку заметила, зашла и спрашиваю женщину: «Куда идти-то?» – «Идите вон туда». – «Боюсь...» Она проводила меня через трапезную, я встала к дверям, стою как сиротинка. А потом какой-то монах вышел дверь прикрыть. Я спросила: «Можно зайти?» Он говорит: «Заходите». Ну, я и зашла. А на второй-то день я всё разобрала, поняла. Когда к нам приехал первый постоянный священник, отец Михаил, то, конечно, много ему тут наговорили... Восприняли негативно. Потом, к приезду нынешнего мезенского настоятеля отца Алексея, всё устаканилось. А поначалу большинство было против Церкви, и я для себя решила: значит, буду ходить. Хоть что говорите! Трудно идти в церковь, если никогда не ходил, – тут сразу всякие дела возникают, что-то обязательно случается... Но я просто подумала: «Нет, пойду!» А люди совершенно разные в Церковь пришли. Я с этими людьми никогда раньше не контактировала. Знать – знала, здоровалась (у нас же Мезень – узкое место), но не было такого, чтоб общаться. А в храме – стали. И храм у нас теперь настоящий строят – он не в Доме культуры будет. Уже сруб колокольни на земле стоит, и крышу сделали мужики. Увидишь – вроде так встрепенёшься, возликуешь, можно сказать... Как так вышло? Как люди в общину подобрались? По какому такому отбору? Это одному Богу известно. Из дневника Михаила СИЗОВА: Христос на пожнеПодчистив кастрюлю с ухой, собираем рюкзаки и направляемся к машине – в путь! Святослав (юнга нашей сухопутной лодки) отстаёт, исследует самодельный барометр на крылечке: куда указывает еловая веточка – на вёдро или на дождь. – Либо дождь, либо снег, либо будет, либо нет, – смеётся Ангелина Михайловна. – А вообще у нас говорят: «С заказным вёдром недалёко уедешь». Чего уж тут выгадывать – посмотрите, какая благодать! Погода впрямь дивная: небо синее-синее, по-утреннему свежо, из лесной чащи, что вплотную подступила к дому, тянет сладкой прелью. Эх, остаться бы здесь, в Березнике, на недельку! А мы всё галопом по Европам – пылим по грунтовке в сторону города... Вот уже минуем деревню Козьмогородское, дорога становится прямой как стрела.  – Смотрите, скамейка! – Святослав показывает в окошко. – Не скамейка, а диван, – просвещаю парня. На пустынной обочине и вправду стоит настоящий мезенский диван – с фигурными подлокотниками и прямой спинкой. Простая деревянная конструкция, но очень удобная в быту, притом красивая и вековечная. По всему Беломорью и даже, говорят, в Норвегии можно встретить в домах такие диваны с клеймом мезенских мастеров – не одному уж поколению служат. А тут, видно, кто-то сменил мебель, купил модное канапе, но сжечь «вечный» диван рука не поднялась, выставил его для отдохновения путников.  Подъехали к Петровой Горе. Деревенька маленькая, но в ней хорошо сохранилась церковь – Покровская, 1866 года постройки. Стены её, похоже, никогда не обшивались, и брёвна аж закаменели. Прежде в храме был клуб, а теперь он стоит пустой. Ангелина Михайловна по тропинке ведёт нас к главной местной святыне, где теперь сосредоточена православная жизнь. Посреди поля высится часовня, а рядом с ней – необычное Распятие. Фигура Христа вырезана в человеческий рост и объёмно. Словно живой человек. Волосы, борода, брови и ресницы выкрашены в чёрный цвет, остальное – в розовый. Фигура облачена в белую нейлоновую мужскую рубашку, пуговицы застёгнуты.  – А зачем одели-то? – спрашиваю нашу провожатую. – Вот и отец Андрей, когда из Москвы сюда приезжал, то же самое спросил. Местные ответили: «Так Ему же холодно». Кратко помолились и собрались уже возвращаться, когда кто-то из нас протянул Святославу фотоаппарат: мол, сфотографируй у Распятия, на память. Идём к машине. Юнга наш молчал-молчал и вдруг высказал: – Вы были похожи на фашистов. Тех, что с улыбками фотографировались на фоне виселиц с казнёнными партизанами. – Э-э... мы разве улыбались? – опешил я и почему-то начал оправдываться: – Да и стояли не под самим Распятием, а сбоку. А ведь это тот случай, когда устами подростка... Да, необычное Распятие. Очень уж заправдашное. Вот ведь как Святослава проняло. Выехали на трассу. Через несколько километров сзади загремело-застучало: глушитель отвалился. Опять! Две тысячи километров от Сыктывкара отмотали, «пятёрка» наша давно уж сыпется. Игорь лезет под машину, подвязывает глушитель к днищу буксировочным тросом. Святослав, выбравшись из салона, сладко потягивается и осматривается вокруг: – А здесь нет этого... мезенского дивана? Поют птички, солнце припекает, лес манит душистою прохладой. Благословенный Божий мир. А где-то там, в полях, на открытой для ветров пожне, страдает Он, с потрескавшейся краской на деревянных губах. 14 венцов
После Петровы и Жерди – село Кимжа. Жемчужина Мезени, как её называют. Она на другой стороне реки, за переправой. Въезжая в село увидели здесь множество крестов: по два, по три, с оградками и без, их можно заметить в огородах или на чистой луговине на сельской околице. Стояла жара, и «живых» людей мы встретили только у магазина. В тенёчке на крыльце сидел мужик, попивая водичку. Разговорились... Мужик местный, но почти всю жизнь мотался по стране, испробовал разные профессии. И вот после смерти родителей решил вернуться в дедовский дом. Спросил его про странные обетные кресты, почему они кучками стоят. – Так это ж могильные, – ответил он. – У нас тут свои обычаи, ещё от староверов, поэтому хоронили у домов на огородцах. Вон глянь: от домов ничего не осталось, одна трава растёт, а кресты по-прежнему стоят. Здесь и вправду в старину был один из старообрядческих центров. Неслучайно на Мезени у кимжечан прозвище Чернотропы – то есть люди независимые, ходящие своими тропами. На Севере «чёрной тропой» также называют езду в санях по голой земле, когда уже растаял снег (мол, «чернотроп везде пройдёт»). Ещё кимжечане весьма мастеровиты: шили баркасы (этим особенно славился род Дерягиных), занимались литьём меди, выделывали кожи, держали мельницы. Да и сейчас, когда совхоз давно закрылся, без дела никто не сидит – почти у каждой семьи есть свой трактор. И даже старинная мельница на ходу – единственная в районе – продолжает молоть муку. Больше для туристов, конечно. Считается самой северной мельницей в мире из действующих.
Кимжа включена в федеральный реестр памятников культурного наследия. В селе более 70 музейных объектов, в основном это поморские деревянные постройки. Предприимчивые кимжечане и Гостевой дом для туристов устроили. В течение года в нём бывает примерно 300 постояльцев. Немного, но лиха беда начало. Открыли Политов дом – музей крестьянского быта, Дом ремёсел, Музей жита... Началось это в 2004 году, когда местная жительница Евдокия Репицкая решила возродить умиравшую деревню за счёт «исторических и духовных ценностей». Составила проект для ТОС «Кимжа», выиграла конкурс – и дело пошло. А главная кимженская достопримечательность – Одигитриевская церковь, которой в 2009 году исполнилось 300 лет. Это высоченный храм с восьмигранным шатром и боковыми главками. Прежде на Мезени таких шатровых красавиц было много, а осталась только одна. В том же 2009-м было решено её отреставрировать. Конкурс подрядчиков проводился в Москве, но победили в нём «свои» – Архангельская «Поморская плотницкая школа». У её мастеров большой опыт: реставрировали знаменитую Успенскую церковь в Варзуге на Кольском полуострове, строили келейные корпуса Владимирского и Ильинского скитов на Валааме... Сначала мастера разобрали Одигитриевскую церковь, затем, промаркировав брёвна, начали собирать заново, меняя сгнившие венцы. Работа кропотливая. А тут наступило лето 2010-го, подкатил срок нового конкурса – на следующий год реставрации. «Поморцы» уже заранее добыли нужный стройматериал. Заранее – потому что сделать это можно только зимой, ведь приличная лиственница растёт в глуби мезенских лесов, а туда дорог, кроме зимников, нету. Состоялся конкурс, и «поморцы» его... проиграли. Потом был конкурс 2011 года, в котором «Поморская школа» снова выиграла. Но тут Одигитриевскую церковь почему-то исключили из федеральной программы. Спустя время, впрочем, пообещали выделить 4 млн руб. – в октябре.
Когда мы с Игорем по сходням забрались на верх сруба, то никого там, разумеется, не застали. Работы остановлены. Рассматриваю торцы уложенных брёвен. Бросается в глаза, что заменённая древесина от старой, потемневшей, внешне отличается только цветом. Уже успела растрескаться, пойти глубокими щелями. И всё ведь оставлено под открытым небом – так что вода, замёрзшая в щелях, при перепаде температур будет рвать брёвна изнутри. Всего к лету 2011-го было уложено 14 венцов. Как позже мы узнали, в октябре и вправду государство выделило 4 млн руб., после чего бригада из «Поморской плотницкой школы» продолжила работы. Как сказал прессе её руководитель, денег хватит на то, чтобы положить 7-8 венцов. И если ежегодно будут выделять такую же сумму, то сборка храма затянется лет на десять. Всего же, чтобы закончить вместе с шатром, требуется 40 млн рублей. Подумалось: если нынешние 40 миллионов перевести в царские рубли, коими расплачивались 300 лет назад, при Петре Алексеевиче, – сколько же это получится? И сколько храмов за такие деньги смог бы срубить русский мужик? Конечно, реставрация дороже строительства, и архангелогородцы, похоже, берут по-божески. Но всё же грустно это... Тот порыв, когда во славу Христа и Божьей Матери поднимались прекрасные церкви, уже, наверное, не повторится. Мезенский священник Алексей Жаровов довольно часто бывает в Кимже. Служит здесь в молитвенном доме, устроенном в обычной избе. Возлагает надежды на то, что «жемчужина Мезени» станет не только «живым музеем», но и духовным центром района. Неведомый обетА мы между тем продолжаем пылить по грунтовке в сторону райцентра. Слева промелькнула переправа через Мезень, ведущая на Кимжу, и через километр мы упираемся в другую переправу – через Пёзу. Это самый большой после Вашки мезенский приток, в который сливаются речушки и ручьи, берущие начало далеко на севере – в Ненецком округе и в Коми, у Тиманского кряжа. По Пёзе в старину проходил путь с волоком на Цильму и далее на великую реку Печору, по которой можно было спуститься к острогу Пустозерск, столице древнерусского Крайнего Севера. Пёза и поныне судоходна на 300 км от устья, но бегают по ней лишь моторки мезенских рыбаков и жителей редких пёзских деревенек. Скоро за Пёзой появится село Дорогорское. Судя по названию, оно извечно стояло у распутья дорог. Прозвище местных жителей – Совы. Видимо, столь бойкое было место, что спать здесь ложились запоздно. Есть, правда, и другая теория. Дорогорское – «дорогая гора», проехать мимо неё обходилось «дорого», поскольку лихой народ здесь жил. И, знамо дело, грабёж происходил ночью, потому и Совы. Ещё в Лешуконском коренной дорогорец Виктор Кузнецов рассказывал мне, что в его селе в старые времена банда обосновалась, грабила и сбывала краденое: «Дед мой бондарем был, наделает бочек, продаст их в верховьях Пёзы и обратно с деньгами возвращается. Однажды до дома не доехал – ограбили и утопили». Людмила, жена Виктора, подтвердила: «А тётка моя через Дорогорское ехала в наше уже время, и то умудрились туфли увести!» Вот пошла когда-то «слава», и поди попробуй от неё отделаться – каждое лыко так и норовит вписаться в строку. Разворачиваю листок с планом, нарисованным в Лешуконском мореходом Кузнецовым. В Дорогорском предстоит найти его родительский дом со старинным обетным крестом на горке. «Горками» здесь называют площадку перед фасадом. «По горочкам ходили» – это значит гуляли под окнами домов, выставляя себя на всеобщее обозрение. Ну а род Кузнецова не побоялся в советское время на горке, в самом парадном месте, демонстрировать крест.
Согласно начертанной схеме минуем часовню (блистающую свежей краской, явно недавно построенную), отсчитываю дома по высокому берегу... Вот они, крепкие двухэтажные хоромы, – шесть окон по фасаду. Напротив возвышается мощный (другого слова не подберу) крест, испещрённый вязью вырезанных молитвословий. Резьбой покрыты все четыре грани, снизу доверху. Разбираем по складам: «Яко исчезает дым....» Виктор Кузнецов рассказывал, что в детстве он свободно читал надписи: «Тогда ещё краски не выцвели, красиво было». Крест водрузил сюда его второй дедушка, Михаил Астафьевич, взявший замуж вдову того бондаря, которого грабители утопили в Мезени. По этой же реке в ледоход крест и приплыл в Дорогорское, в руки Михаила Астафьевича. Откуда он плыл – из Пёзы или с верховьев Мезени, – то неведомо. И чей это был обет? Или это утопший послал во укрепление духа своему семейному преемнику? Бог знает... Перекрестившись, решили всей честной компанией «по горочкам пройтись». Вышли на высокий мезенский берег. Делюсь с Ангелиной Михайловной тем, что рассказывал мне Кузнецов: – На той стороне реки у берега большая яма была, куда сёмга заходила и в песок зарывалась. Бывало, в одну сетку зараз до сотни семужин попадало. Тут же, у тони, её в чанах солили. А ещё отсюда в море ходили, за сутки на парусах до самого Канина Носа добегали. У многих баркасы имелись. Местные умельцы даже что-то типа шхуны смогли построить – двухмачтовый корабль собственной конструкции. Ну, пора и дальше. Кресту поклонились. Часовне тоже. А храма, Иоанно-Предтеченского, здесь давно уж нет – сначала его в картофелехранилище превратили, потом сломали и построили на его месте клуб. Рассказывают, во время стройки какой-то студент с лесов упал, потом с бригадиром нехорошее случилось... Обычная история. Встреча у камнейМинуем Тимощелье, затем показывается Заозерье. Заехать или нет? Близ отворотки видим крест, обетный. Нет, пропустить нельзя! Крест в зелёной оградке, простой, без резьбы. Но удивительно смотрится – на ровном, как стол, поле он словно летит в необозримое небо! Провожатая наша вспоминает, что его установила заозерская женщина, у которой сын в армии пропал, а потом спустя время нашёлся. Подробностей она не знает. Игорь фотографирует, мы же отходим в сторону посмотреть на два огромных валуна, к которым привален морской якорь, – вроде как памятник поморам.
– Такие камни у нас редкость, – Ангелина Михайловна оглаживает ладонью шероховатую поверхность. – Помните, тётя моя, Милица Григорьевна, говорила про Пустынь напротив Березника? Там от монастыря только кладбище осталось, и на нём были две каменные могильные плиты. Мы ездили туда на сенокос, и я дивилась, откуда такие камни привезли. Что интересно, вместо дат рождения на плитах – дни тезоименитства, то есть когда человека крестили. Очень древние могилы. И вот, стыдно сказать, один наш родственник, по матери Ружников, положил глаз на каменную плиту. В округе-то камня нету. Привёз домой и на горочке бросил. Вот до чего дожили! А ведь люди нашего рода – Георгий Ружников с сыном Андреем – в давние времена монастырский храм там своими руками восстанавливали, колокола для него покупали. Да и вообще, земляков бы постыдился – ведь этот Троицкий монастырёк за рекой наши березовские да козьмогородские мужики основали, даже имя одного из них сохранилось – Сазон. Это ещё, видать, до церковного раскола было. – А что за родственник? Простой работяга? – спрашиваю. – Он председателем Козьмогородского сельсовета был. И молодой ещё, 40 с небольшим. Молодым и умер, вскорости после вандализма этого. Похоронили председателя на нашем березниковском кладбище, и жена его зачем-то привезла к нему эту самую плиту, поставила около могилки. Где-то в начале 2000-х решили мы вернуть её в Пустынь. С судмедэкспертом Сергеем Крючковым, который статью-то вам писал (Кресты над Мезенью в № 560 «Веры»), привезли на прежнее место, глядь – а соседней плиты-то нету. Её тоже кто-то уволок! – Наверное, ещё кого-то Бог покарал, – предполагаю. – Как относишься к смерти, так и жизнь – к тебе... – Это как со стариками: не уважаешь их, не заботишься – потом сам в старости настрадаешься, – согласилась наша спутница. – В Заозерье есть интернат для престарелых, ох, сколько их там, брошенных... Глядь-ко, никак городская власть туда направляется! На просёлке показалась «Нива». Пропылив мимо, тормознула и дала задний ход. Из кабины выпорхнула молодая женщина в белых босоножках и футболке с надписью: «Sweet heart»: – Ангелина Михайловна, вы как тут? А это из «Веры»? Провожатая представляет нас заместителю главы города Мезени Екатерине Михайловне Анюк. Та смеётся: – Да знаю, знаю! Вы – Михаил. Вы – Игорь. По газетным фото узнала. А мальчик кто? Сын? Что ж вы батюшке-то не позвонили, что подъезжаете? Я спрашиваю его, а он не в курсе... – А вы как проведали, что мы едем? Или у власти всё на контроле? – тоже смеёмся. – Город-то маленький, – серьёзно отвечает замглавы. – Вы, кстати, находитесь уже на нашей муниципальной территории – всё, приехали в Мезень. Вот эта деревня Заозёрье и дальше Лампожня с Заакакурьем относятся к городскому поселению. Ну, какие планы? Сколько пробудете? Куда нанесёте визиты? Екатерина Михайловна – коренная мезенка. В Москве закончила Университет по землеустройству, факультет архитектуры. Осталась там работать. – А потом, в 2002 году, решила, что надо, наверное, на родине пригодиться, – рассказывает она. – Взяли меня замом по всем вопросам: тут и коммуналка, и социальная сфера, и культура. Сейчас вот ко Дню деревни Лампожни готовимся. – Какая-то дата у Лампожни? – Просто День деревни, с советских времён ещё. Вообще-то, престольный праздник у них на Троицу, надо бы тогда отмечать. Но в конце весны здесь всегда распута, половодье, трудно гостям добраться. Лампожня на луговом острове находится. Это первое поселение древних новгородцев на Мезени, поэтому остров они тогда и выбрали – чтобы обороняться от «самоедов». Сидели на острове, торговали, а когда с местными контакт наладили, то новгородский боярин Окладников основал Слободу на месте нынешнего города. А потом и другие сёла вверх по Мезени стали вырастать. Но ещё долго Лампожня со Слободой спорили, кто главнее. В Лампожне каждый год две ярмарки проходили – из Холмогор приезжали, из Печорской тундры, из Югры, даже из Англии. Купцы английские свой лабаз там имели. – Славная история – для маленькой островной деревни! – удивляюсь. – Там только одна церковь, Троицкая? – Была ещё Благовещенская. Обе сгорели в большом пожаре в 29-м году. Собор Живоначальной Троицы славился красотой, напоминал Преображенский, что на Кижах. Не знаю, там ли, в пожаре, чудотворная икона исчезла или её раньше куда спрятали. – А что за икона? – Образ Святой Троицы. Он был размером с вершок, отлит из меди. Позже его покрыли золотом. Интересная история. В царствование Бориса Годунова начался страшный голод и трое лампожненских мужиков отправились на Пинегу покупать хлеб. По пути в снегу увидели эту иконку... Ну и много там разных чудесных происшествий было. В общем, никто в Лампожне от голода не умер, хотя в других местах шёл сплошной мор. В честь этого спасения и был построен Троицкий храм, и освящён в день обретения иконы – 1 февраля (вот, кстати, тоже дата для Дня деревни). Вообще-то, наши люди уже начинают задумываться, что надо возрождать часовни, церкви. В соседнем Заакакурье в храме сейчас клуб, уже никак его обратно не переоборудовать, так сельчане просто построили новую часовню во имя Николы Чудотворца. Она уже освящена. Финансирование шло по линии «сельская инициатива» – выиграли по конкурсу. Люди у нас разные. Есть инициативные, есть такие, кто просто жизнь прожигает. В том же Заакакурье действует хозяйство «Никола» – поставляет в Мезень молоко. Летом заработки неплохие и вакансии имеются. Но не все заакакурские согласны на ферме пахать. Кто-то стоит на учёте в Центре занятости, там получает определённый минимум, и этого им достаточно. – «Никола» – это в честь святого, что ли? – Так село раньше называлось – Никола. А потом в Заакакурье переименовали. Прощаемся с замглавой, договариваемся встретиться в городе. И едем в Заакакурье-Николу. Последний крестКогда позади остался поворот на Лампожню, спрашиваю Ангелину Михайловну, откуда такое название – от «лампы», что ли? – Говорят, первого поселенца Лампеем звали и он имел на острове пожню. Не знаю, правда ли... Оттуда много хороших людей вышло. Про «короля лыж» слышали? Владимир Кузин, лампожнинский. Он в 50-е годы стал первым советским чемпионом мира по лыжам. Победил на обеих дистанциях – 30 и 50 километров. И шведский король ему кубок вручил с надписью: «Королю лыж от короля Швеции». С тех пор тех, кто побеждал на обеих дистанциях, объявляли «королями лыж». Но наш Кузин был единственным, кого сам король «короновал». Во как! Въезжаем в Заакакурье, Ангелина показывает на двухэтажные хоромы с круглым балкончиком: – Пустой дом. А раньше там бабушка Серафима жила. Она частушки собирала – ой, толстенную тетрадь исписала! Где она теперь? А ещё мы здесь с батюшкой и Екатериной, замглавой-то, на празднике Николы были и случайно про другую тетрадь узнали. Тоже толстенная. Кто-то летопись вёл: там и про историю храма, и как его ломали. Все фамилии переписаны: кто его ломал, а кто иконы спасал. Народ здесь грамотный... Ой, Виктор Александрович, здравствуйте! – Ангелина кричит в окно, потом сокрушается: – Вот, «не остановились», скажет... Оказывается, мы обогнали старосту деревни – того самого, который часовню в Заакакурье построил. Явно он шёл к своему дому, поэтому подруливаем к его крыльцу. Там уже стоит знакомая «Нива». – Екатерина Михайловна, ну точно мы у вас под колпаком теперь! – Здрасьте ещё раз, – смеётся замглавы и представляет нас подошедшему Виктору Александровичу Стрюкову: – Это корреспонденты, но вы не пугайтесь, они «свои». – Это ваша была идея с часовней? – спрашиваю старосту.
– Не-а, просто попросили, – засмущался мужик. – Сам-то я... безбожник. А настоящие верующие у нас есть. В часовню теперь многие ходят – в праздники обязательно, в родительскую субботу. Если светопреставления не случится, то в этом году обошьём её вагонкой, оградку сделаем. – Вам помогают? – Когда за лесом ездили, то воскресник объявили. В воскресенье вроде как грешно работать, но, говорят, для храма Божьего это не труд. Собралось нас более пятнадцати мужиков, быстро в лесу деревья повалили, ошкурили, вывезли – и вправду не труд. Я вот с 1944 года работать начал, знаю, что такое пахота. И сам пахал, и других подгонял, когда выбрали управляющим Заакакурского отделения Мезенского совхоза. А сейчас вот Иван Склёмин хозяйство «Никола» создал, молодёжь у него работает. Молодец. Хотя стадо у него уполовинилось по сравнению с прежним – всего 60 коров держит. – У вас во дворе трактор стоит. Участвуете в «Николе»? – Не, это у меня заместо такси, – шутит староста, – в лес за дровами съездить. Иногда косилку цепляю, если кому надо помочь. Я же пенсионер. Какие у меня теперь дела? На рыбалку схожу и рад. Хотя рыбачить не дают по-хорошему: сеточку никуда не поставь, только на удочку. К тому же мелеет всё. Вот тут у нас курья протекала – почему и село Заакакурьем назвали, то есть за курьёй. Так её, погляди-ка, всю песком затянуло, нет курьи! – Значит, деревню пора обратно в Николу переименовывать, – вставляет Ангелина. – Обетные кресты у вас есть? – спрашивает Игорь – Да тут у нас всякие истории случались, – чешет затылок староста. – Стоял крест на Бору, это в полутора километрах выше по реке. И вот наш мужик, фамилию не буду называть, срубил его под корень и с горки в ручей скинул. Это, помню, в 50-е годы было. А крест никуда по ручью не уплыл. Его женщины-доярки притянули к берегу, и мужик тот, что крест срубил, сам его потом снова и поставил. – Покаялся, что ли? – Как сказать... Тут, понимаешь, крест на болезни был намолен. Значит, если заболели ноги – к кресту нужно было носить обувь. Если заболело что-то внутри, то несли тряпки. И народ ещё говорил: кто этот крест порушит, у того ноги отнимутся и его дети утонут. И вот когда мужик крест-то срубил, то у него заболели ноги. Я своими глазами видел и хорошо это помню. И сын его утонул. Вот хоть верьте, хоть нет, но это на глазах всей деревни происходило. И вот тогда он крест обратно и поставил. Не знаю, зачем и порушил-то – пропагандой, что ли, увлёкся, иль кто заставил... А крест и поныне у ручья стоит. Наши деревенские к нему ходят, даже из города приезжают – привозят, как их называют... пелены. На крест одевают. – А почему у ручья? Побоялся на прежнее место поставить? – Так ведь крест громадный и тяжёлый – из лиственницы. Если только тракторной лебёдкой на горку затащить... нет, не хорошо будет. Это же крест! Кто верит, кто не верит, но даём обет – и вот, пожалуйста, – заключает Стрюков, назвавшийся поначалу «безбожником». Староста приглашает в дом попить воды. Притаскивает ведро «свеженькой, артезианской». Зубы ломит – ах, хорошо! Ну, можно теперь со всей ответственностью заявить: долгий наш путь оканчивается. Заакакурье-Никола – последняя деревня. Дальше уже Мезень. (Продолжение следует)
| |||||||||||||
четверг, 5 июля 2012 г.
О МЕЗЕНИ - Из газеты "Вера"
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий