«ВСТРЕЧИ С РЕКОНЬЮ»: ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ДИМИТРИЯ МИХАЙЛОВА
2000 г. – СТАРЦЕВА СОПКА
18.08.00 Надо ехать. Но не нравится мне что-то. Без Причастия не поеду. Звоню в Кириши, прошу Алексея Ивановича перенести выход на день. Ершов не очень рад, но уступает. Но говорит, что все надо успеть сделать за выходные..
Звоню Роману из Хотцов. Попал на маму. Роман не сможет поехать, работы много. Она сама в Рекони трижды была, знает. Скит место глухое, жуткое. Медведей в этом году много, охотников мало. Один не ходите. Советует купить табак трубочный, отпугивать.
19.08.00 Преображение. Перед выходом на службу звонок Ершова-младшего. Саша нервничает: «Бери весь груз на себя, береги отца». В Обречихе есть родные, можно заночевать.
Причастился. Сборы. Телефонные звонки без конца. Отказываются один за другим спутники. Последним звонит Валера – палец на ноге разболелся. Теряю время, наскоро кидаю все в рюкзак, бегом на вокзал. В спешке забыл пояс от рюкзака, это как же я его потащу?
18:05 электричка, успел. Читаю акафист прп. Феодору, везу из Санаксар для мамы Киры, все-таки с ее родины этот святой. Расспрашиваю попутчицу о Киришах. Хорошо живут, нефть. Но попасть на завод трудно. Комбинат БВК перепрофилировали, теперь выпускают водку «Тигода», экологию не нарушают. Оазис благополучия.
21:00 Приехал в Кириши. Ищу Алексея Ивановича по неправильному адресу. Написано кв. 92, а в доме всего 80. Наобщался вдоволь. Телефонов на улицах нет. Спасибо, старушки рюкзак посторожили, пока бегал. Потом в назидание рассказали, как они сами оставили хорошим людям вот так же посторожить тележку, а те и укатили ее.
Телефон в магазине - дозвонился, теперь есть правильный адрес, но нет света на лестнице. Достаю фонарик. Вот тебе и поиски Старцевой сопки – начнем с поиска старцевой квартиры. По пути покупаю папиросы для медведя:
- Скажите, а в каких папиросах больше табаку?
- Вы что, издеваетесь?!
Купил «Приму». Первая пачка папирос в кармане за всю жизнь.
Наконец я у Ершова. Алексей Иванович очень рад. Двухкомнатная хрущевка. Горячую воду отключили.
- Кто-то не платит, а у меня нет воды, – возмущается Алексей Иванович. – Я-то плачу исправно.
В ванной тазы от протечек, все ветхое. В туалете слив не работает. Алексей Иванович через день живет тут, а через день на даче, сторожит то ли овощи, то ли алюминиевые парники.
- Саша звонил, волнуется о Вас, - сообщаю я.
- Он со мной тоже разговаривал. Даже повысил на меня голос. Говорит, ты будешь создавать нам проблемы, – мягко возмущается Алексей Иванович. Его резкости как мои мягкости. Вымирающая порода «старых русских».
Алексей Иванович сокрушается из-за моего постничества. Но искушать не хочет. Достает хорошее грузинское вино. Пьем за успех дела. Интересное паломничество: начинаю с тостов, с «Примой» в кармане… Но, глядя на Алексей Иванович, верю: для чистых все чисто. Он приятно удивлен моим способом растягивать одну рюмку на три тоста. Оправдываюсь борьбой с дурной наследственностью.
Пытаюсь дозвониться Кире в Любытино, согласовать выход в Реконь, неудачно. Эта лукавая связь подводит всегда в самое нужное время.
21.08.00 Утро. По-деловому собираемся. Мои уговоры взять к себе его вещи не действуют. Алексей Иванович берет свой старый рюкзак типа «смерть туриста» и даже хлеб запихивает к себе: «каждый свой хлеб несет сам», - говорит. Он сокрушается, что не нашел мне ремня. Отдал бы свой пояс, но без него рискованно. Только недавно стало можно ходить без боли, а то все осколки костей донимали. Мне совестно, ведь человек со сломанным позвоночником ходил с нами в Реконь и снова идет в неизвестность, чтобы сохранить память о старце. Как я мог забыть пояс, ведь он половину нагрузки передает на бедра? Не представляю, что буду делать на маршруте, но идти надо по-любому.
Алексей Иванович многократно крестит двери квартиры. Хочу запомнить навсегда, как выглядит эта спокойная, привычная, как неотъемлемая часть личности, вера в Бога. Не имея возможности ходить на службы в церковь, он прожил с Богом, как с женой, всю жизнь. И оттого, наверное, творит крестное знамение скуповатым движением, так привычно и спокойно. От его молчаливой молитвы исходит ко мне тепло, как от чужих теплых домашних отношений, когда на прощание не говорят много слов, но то, что скажут, бывает исполнено глубокого неизвестного мне смысла. Подражать не стоит. Становится неловко от своего желания осенять себя большим крестом и петь «Отче наш», как в храме или монастыре.
По пути на станцию разговор о медведях. Три раза Алексей Иванович встречался с ними.
- Смотреть медведю надо в глаза. Он взгляда не выносит, отворачивается. И спину не показывать. Догонит, сомнет. Даже отступать надо лицом к нему, - делится опытом А.И. - Раз мы с товарищем набрели на медведицу с двумя медвежатами. Она им рявкнула, так они враз по гладким стволам сосен до макушек добрались и сидят там. А медведица к нам. Товарищ говорит: давай грохнем ее. Я говорю: да жалко, медвежата маленькие еще. А они как большие собаки по размеру. Вот и стали мы назад отступать через кусты. Долго она перед нами на задних лапах плясала и ревела, пугала. Потом ей кусты мешать стали, так она влезет на дерево, посмотрит куда мы и к нам. Потом снова к медвежатам сбегает, и опять к нам. Ничего, обошлось.
- А со змеями встречались, наверное?
- Со змеями более противно, их в Рекони много. Мы однажды расположились под колокольней. А сверху, не там, где Нифонт жил, а справа от входа, черный-черный гад выполз. Я подумал, это тот самый змей искуситель. Поводил телом, посмотрел на нас и уполз. Неприятно было.
- Я когда искал Старцеву сопку в прошый раз, на узкоколейке их много видел на повороте на визиру. Иду, молюсь, а они спиралями раскручиваются и уползают в норы.
- Змея сама не нападет, она уйдет, когда видит, что ты приближаешься. Только если спит и внезапно проснулась, сразу бьет. Сапоги надо резиновые.
Мы идем и разговор касается всего понемножку. Оказывается, две сестры Алексея Ивановича помогают на службах в местной церкви.
К слову сказать, странный он видел сегодня сон, обычно не помнит, а этот запомнился. Сталин, Буденный и вся эта компания, как живые. У Буденного усы запомнились. Стоят кружком, в руках наганы. Постояли, потом начали подбрасывать – оружие летит вверх высоко, а потом падает, крутясь, и на земле стреляет. Как рулетка, куда попадет. Яркий сон, как в натуре. Я слушаю и молчу, не нравятся мне такие сны.
На станции в ожидании поезда вынужденно слушаем какого-то человека, одержимого ораторским духом. Обличает власть. Говорит про какие-то участки. Про Февральскую революцию, которая, оказывается, не была буржуазной. Советы успокоиться или пойти вещать к мэрии успеха не имеют. Мечется от одного слушателя к другому. Смотрю и думаю: надо нам идти на отчитку всей страной. Этот человек не хуже и не лучше тех, кто официально вещает то же самое по ТВ. Просто у него болезнь более очевидна, а принципиальной разницы нет. Тот же словесный понос, или более наукообразно – поток сознания.
Сходил к частникам. Машина - 5р за километр. До Будогощи - 150 р. Увы, до Обречихи мне Алексея Ивановича довезти не по карману. Молюсь за болящего Алексия, мне уже кажется, что Бог с ней, с сопкой, сохранить бы старика. А он настроен решительно, все порывается из рюкзака у меня что-то взять. Я несу впереди малый рюкзак, самое необходимое, чтоб быстро достать. Алексей Иванович улыбается: «Понятно, запаска. Я-то ведь десантник, Псковская голубая дивизия, 25 прыжков». Рассказывает, какие потрясающие ощущения в полете, как учили стрелять до посадки, как складывается парашют.
Мне интересно с ним, но вовремя вспоминаю про дополнительные вопросы, у меня их много. И снова мы переключаемся на Реконь. Это все есть в «Реконских рассказах» - про гнездо на божнице, снаряд, икону «Знамение», подбитый танк и медсанбат в подвале собора. Хотя все в фильм не втиснешь. Мелькают за окном густые леса, болота, домики на маленьких станциях, немногие сходят и немногие входят в наш вагон, а мы с Алексеем Ивановичем совершаем свой мысленный путь по Рекони. Теперь я немного лучше представляю, как жили полтора десятка семей, переселившихся в Реконь из разных деревень.
Переселившись в иную реальность, начинаешь проживать ее так живо, что сердце сжимается от некоторых эпизодов, которые рассказывает Алексей Иванович.
Вот Алексей Иванович перекусывет кусачками тросики немецких мин.
Вот еще одно детское воспоминание – как они собирали трупы наших солдат.
Много было убитых лошадей, которых они ели и потому выжили в первую военную зиму. А на гати, ведущей на скит, упал и не поднялся один из знакомых – в Рекони голод был не меньше, чем в блокадном Ленинграде. Крестьянские запасы активно использовали обе дерущиеся армии.
А вот еще картина из детской памяти: на втором этаже келья Нифонта у колокольни. Придет в нее маленький Алеша Ершов, а монах стоит на коленях в углу и молится, не сразу и заметит, что пироги от мамы принес. «Положи там», - скажет, обернувшись, и опять уходит в себя, молится. Это давно, до войны.
И снова окунаемся в войну. Восемь немецких танков было подбито у Хортицы, там стояли один за другим. Один на фугасе подорвался, пополам разломило. Влез Алексей Иванович в один танк, посмотреть. Там куча тряпья. Пошевелил, а оттуда вдруг показалась рука, сжатая в кулак. Выскочил в ужасе.
Поезд проходит границу Ленобласти, она по ручью перед 121 километром.
Алексей Иванович рассказывает о себе. Демобилизовался в 1951-м, а в 1954 начали строить узкоколейку. Строил мосты для нее через речку Хотенку и ручей Березинь, работал вальщиком леса, бригадиром. Березинь… судя по воспоминаниям келейника, это же совсем рядом с Старцевой сопкой. Тогда это была абсолютная глухомань. Никто до самой постройки узкоколейки не верил предсказаниям Амфилохия, что придет змеиная дорога и увезет лес.
Алексей Иванович вспоминает, как работал на мотовозе, там самая простая работа. Только вагонетки часто падают, все у нас делается халтурно. Надо подсыпать, шпалы регулировать. А там бабы, они дай Бог километр в день осмотрят. Рельсы выворачивало, трактором поднимали. Потом пересел с мотовоза в Киришах на бульдозер. Работали всю жизнь. Накопил тысячу рублей на книжке. Перестройка сделала из них рубль. Хорошо бы я один, так ведь со всеми сделали. Теперь плачу контролерам, пусть им в карман, а не этому воровскому государству. Разделят себе черномырдины всякие. Уж столько понахватали, сам не съешь и дети-внуки не съедят – и все равно хапают. Я всегда билет брал раньше, а теперь нет. Лучше человеку отдам.
Тут, кстати, подходит и этот самый человек, и я тоже отдаю ему, а не воровскому государству. Не из принципа, а из солидарности с Алексеем Ивановичем.
Снова о Рекони. Первая землянка у Амфилохия была на ручье Темник. Это после ухода от пономаря из Рекони ему Заозерские крестьяне землянку срубили. Место называется Темницкий Лог, топкое место. Ручей километром ниже монастыря впадает в Реконьку. Лес там еловый большой, темный. Там есть Мертвое озеро, где ничего не водится из живности. Амфилохию там нечистая сила покоя не давала, так он оттуда и ушел на скит.
- А можно ту его землянку найти, в Темнике?
- В войну там заозерские крестьяне землянок много накопали. А после войны брали песок с этого горобка на узкоколейку. Так что мало что там осталось.
- А что было на скиту?
- Со скита вывезли церковь и дом. Церковь шестигранная была, ее в Хортицах под амбар для зерна приспособили.
- А почему в Святых воротах со стороны Заозерья ниши есть, зачем?
- Там покойников ставили, если привезли после 12 дня. На другой день отпевали.
12:40 – выходим на платформе 148 километр. Платформы нет, это метафора, просто спрыгиваем на землю и идем километр в Обречиху. По дороге стадо коров, мужики приветствуют нас. Автотранспорта почти нет, плохо. Идем искать родственников Алексея Ивановича.
Узнают не сразу, но очень рады. Пытаются вспомнить путь на Старцеву сопку. Давно никто не ходил, все ведь заросло. Советуют мне сходить поговорить о транспорте к фермеру Саше, на краю села. Иду. Собака не лает, но смотрит внимательно. Дом открыт, но никто не отзывается. Обойдя дом, в печали иду назад. Молюсь как умею. По дороге зачем-то спрашиваю на всякий случай у сидящего мужчины, где Саша. Тот указывает на двух косарей в отдалении:
- Спроси этого. Это евойный дояр.
Дояр говорит, что Саша только что проехал, машина белая, разве Вы не видели? Иду назад. Как получилось, что не видел? Собака что-то ест, машина за домом стоит. Выходит Саша, с ощущением последнего шанса прошу его помочь.
Саша нехотя соглашается, только надо бы поесть. Да, конечно, пусть ест сколько надо, лишь бы подбросил в квадрат поиска.
Честно говоря, я уже прикидывал, как мы дойдем до моей прошлой стоянки на узкоколейке и от нее пойдем по просеке искать. Теперь я иду по деревне, не веря своему счастью, и непрерывно читаю благодарственный тропарь Господу. Сэкономить силы на 20 километров пути – это действительно подарок.
Момент, когда все висит на волоске. Сильное было переживание.
Возвращаюсь к Алексею Ивановичу. Все рады моему сообщению. В ожидании Саши нас зовут в дом на пироги – ведь вчера же был яблочный Спас. Хозяйку зовут Антонина Алексеевна Степанова, 71 год, трудно ходить, болеет. Рассказывает о жизни. Родня наезжает до 15 человек сразу. Но это от случая к случаю. В основном помогают какие-то добрые дачники, а вот молодой человек, уж не помню, кем он ей приходится, - спит днем, а ночью отправляется на гулянку. Теперь так молодые живут. Мы-то тоже ночью гуляли, да только утром мама поднимала работать. Помаешься, думаешь, что сегодня спать пойду, так вечером подружки все равно выманят. Мама еще жива.
Только тут я заметил маленькую старушку со светлым лицом, тихо сидящую в отгороженной комнатке на кровати. Почти не видит. Хозяйка вспоминает, какие трудности были в войну, а вот Господь сохранил, ей 92 года. На прощание старушка благословляет нас. Странное чувство, как будто ищешь одно, а находишь другое. Может быть, самое ценное в походах связано с этими безвестными святыми стариками?
Судя по уважительному разговору, Алексей Иванович очень хорошо меня представил. Удивляются нашему походу, расспрашивают о Рекони. Вспоминают, как сами ходили туда пешком. К поискам относятся с сочувствием, дело святое. Давно опустевший, заросший лесом монастырь стал какой-то волшебной страной, где обитает светлая часть души этих людей. Действительно, свято место пусто не бывает.
Ну вот, вышли и начинаем волноваться, Саши нет и нет. Опять начинаю молиться. Как жизнь налаживается, так молитва не идет, и наоборот.
14:05 Наконец, Саша едет! Загружаемся в белую «Ниву». Проезжаем давешнее стадо коров, оказывается, это его коровы. Сено для них приходится возить сушить аж в Хортицу, это километров 50 отсюда. Молоко по 5 рублей, а в детсад по 3-80. Какие тут деньги заработаешь… Все делает один, и косит, и возит. Жена в Неболчи, бухгалтер в леспромхозе. Летом дети помогают. Ферму завел с 92-го года.
Саша из местных, он постепенно проникается уважением к компетентности Алексея Ивановича, который тоже кое-что припоминает из местной жизни. Мы едем по дороге, по которой я возвращался в Неболчи. Едем по бывшим просекам, судя по квартальным столбам на обочине. Сидящие впереди Саша и Алексей Иванович быстро ориентируются и называют место.
14:25 Вот этот ручей и есть Березинь. А вот на дороге оставленный мною знак: пирамидка из трех палок, значит рядом зимник, выходящий на узкоколейку в районе моей прошлой стоянки, мы ставили там крест с Клавой в прошлом году. Значит, мы в квадрате поиска. Алексей Иванович предлагает выйти из машины и дальше идти пешком. Саша говорит, что эта дорога заканчивается у карьера, где брали песок для дороги. Это уже недалеко отсюда.
Я чувствую, что сейчас Саша уедет и колес больше не будет. Надо выжать все из этой чудесно обретенной машины, и я прошу Сашу показать место, где брали песок. Надо проехать как можно больше, чтобы Алексею Ивановичу как можно меньше пришлось идти.
Саша не возражает, едем дальше. У меня удивительное чувство какого-то постоянного везения. Интересно, думаю, этот маленький участок дороги в глухомани я почему-то утюжу в третий раз.
Фото (\Реконь 1\ВР Веб\K - foto - Старцева сопка\AA014.jpg) (слева) Фото (\Реконь 1\ВР Веб\K - foto - Старцева сопка\ AA005.jpg) (справа) Выезжаем за поворот, снова открывается это странное открытое пространство. Слева ни одного пня, трава на ровной широкой прогалине, а справа обычная лесная свалка на бывшей делянке. Саша говорит, что тут брали песок и еще дальше, в конце дороги. Смотрю на столб – 123 квартал. Ну да, рядом просека-визира, о которой мне говорил Ершов, по ней надо было идти на Старцеву сопку с поворота узкоколейки. Вот еще мостик. Саша говорит: Реконька. Надо же, по моей карте и не найдешь.А ведь была мысль, что это она, когда лез через завалы по колено в воде по руслу какого-то ручья. Это верховья Реконьки!
Я прошу Сашу ехать дальше, и мы выезжаем на пересечение дороги с визирой, с огромным складом сгнившей древесины. Саша говорит, что в старые времена тут делали накат ледяной, поливали наледь и лес тащили. Теперь понятно, почему мне встречались странные колодцы по краям визиры.
Фото (\Реконь 1\ВР Веб\K - foto - Старцева сопка\ 007 Старцева сопка = АИ Ершов и Саша Комби.jpg) (слева) Фото (\Реконь 1\ВР Веб\K - foto - Старцева сопка\ AA008.jpg) (справа) Теперь Алексей Иванович уже активно протестует, дальше ехать не хочет. За визирой сопки быть не может. Значит, мы проехали ее? Но ведь не было по пути никакой сопки! Возвращаемся на открытое место. Выходим из машины и долго ходим по пустому полю, где на краю растет одинокая могучая сосна. Я не поленился найти Реконьку, до нее оказалось метров двадцать. Алексей Иванович смотрит на сосну и замечает, что ей больше сотни лет. Потом замечает, что корни на высоте метра полтора. Еще раз оглядываемся вокруг и мысленно реконструируем песчаный горб, на краю которого стоит сосна – потому и не тронули. Неужели это срытая сопка и есть Старцева?! Срытая, это я теперь вижу – в траве не сразу заметишь характерные следы тракторного ножа. Возвращаюсь к Алексей Иванович, он сокрушенно качает головой – да, срыли святое место.
Саша проникается сочувствием к нашим поискам и говорит, оправдываясь, что если бы знали, не дали бы срыть. Залетные бригады, пришлые кооператоры, нужен был песок и срыли в 91-м году. Мы ведь, выходит, ехали по песку Старцевой сопки, превратившейся в лесовозную дорогу. Хожу растерянный, в Рекони все время сюрпризы, но привыкнуть не могу. Уже представлял себе крест на вершине, а куда теперь его ставить? Саша утешает – подгоним бульдозер и снова насыплем сопку. И крест на ней поставим. Чувствую, что проникаюсь к фермеру симпатией.
Алексей Иванович считает, что надо ставить крест просто у дороги. Через некоторое время у кого-то рождается мысль, что сосна – историческая, она же была на сопке. И землянка была где-то недалеко. Решаем поставить на сосну.
- А если упадет? - сомневаюсь я, вспоминая падение деревьев на крест на скиту.
- Она долго не упадет. Раз ее и эти ребята не повалили, значит, Господь сохранил зачем-то. А упадет, так и поставим крест у дороги, - резонно замечает Саша.
Опомнившись, бросаюсь за фотоаппаратом, на ходу заряжаю. Не ожидал, что он так скоро потребуется. Снимаю пустошь, сосну, Сашу с Алексеем Ивановичем.
Что еще? Да больше пока ничего, все сделано. Алексей Иванович может даже успеть на обратный «подкидыш» в Будогощь. Саша готов подкинуть прямо к железке.
Едем обратно в каком-то изумлении. Алексей Иванович говорит, что никак не ожидал, что приедет на Старцеву сопку на машине.
- Дорога теперь не та, что раньше, - замечает Саша. – Пока подсыпали, прекрасная дорога была.
А я размышляю над старанными метаморфозами: сопка исчезла, а из ее песка получилась дорога к святому месту. Интересные совпадения по времени: разгром Рекони «черными следопытами» по наводке Невзорова и уничтожение этой сопки. Как по команде, разом.
Саша все рассуждает про то, как лесорубы могут запросто насыпать холмик заново. Потом мы приходим к мысли, что это не обязательно, и Саша берется сделать крест, а я эмаль с портретом. Саша вспоминает, что учитель из Неболчи Вадим Федорович Баранов ему рассказывал, что из Патриархии расспрашивали про путь в Реконь, кто-то из Московской Патриархии ходил по поручению Патриарха. Я вспоминаю, что про какого-то иподиакона из Патриархии мне рассказывали в Тупике ягодники Иван и Лидия. Интересный поворот темы.
Прощаемся с фермером, как давние друзья, обмениваемся координатами. Потом сидим с Алексеем Ивановичем на траве в ожидании поезда, молчим. Хорошее молчание. Такое ощущение, что только что вышел с экзамена, а в зачетке стоит «отлично».
17:40 Поезд приходит в Хотцы. Вот и нам с Алексеем Ивановичем пора прощаться, спрыгиваю с подножки вагона, встречаю удивленного Сашу Ершова и улыбаюсь: принимай отца в целости, с рук на руки сдаю. Усталости нет, бодро шагаю к Зобищам. Теперь надо успеть пролакировать крест и на день памяти старца оказаться в Рекони.
19-00 Отдыхаю на «половиннике». Осталось полпути до Зобище. Тихо, ветра нет, солнце заходит. И вдруг в этой тишине чудится отдаленный рев. Вспоминаю про медведицу из газетной статьи. Отыскиваю «Приму», поджигаю для проверки, вонь ужасная. Медведь должен от такой дряни убежать. Как такое курят?! Перекладываю в карман штормовки с зажигалкой. Все, настроение резко меняется, еще полтора часа хода и я в Зобище. Хожу я по времени, как учил отец дьякон – для легких переходов 35/10 – 35 минут идешь и 10 отдыхаешь. После рассказов Андрею о наших приключениях, мирно засыпаю под кровом ершовского дома.
21.08.00 Встаю тяжело, никак не проснуться до 11 часов. Дождь идет, он шел всю ночь. Опять, похоже, придется идти одному. Не приехал Валера, не хочет Андрей.
Андрей дает мне ремень брата, чтобы хоть как-то подвязать рюкзак. Я тощий, и надо проделать дырку в ремне. Тут впору снова благодарить Ангела-Хранителя и читать благодарственный тропарь – пытаясь проделать дырку непривычно острым охотничьим ножом, я чуть не пропарываю вместе с ремнем и свой живот.
Андрей радуется вместе со мной, что обошлось без харакири, но ремень мне придется покупать новый, а то Саша брата не похвалит, когда узнает.
14:00 Вышел на скит. Иду через бывшие хутора, по мокрой траве, весь мокрый, в сапогах вода. Читаю Богородичное правило по четкам. Комары донимают. Трава полегла, кто-то здесь шел до меня. Перевязал сапоги веревками, стало затекать поменьше, зато расползаются штаны, секонд-хэнд не выдерживает. На середине пути, у хуторов, стало появляться солнце. Настроение получше.
Вдруг обращаю внимание на свежие следы на тропе, как собачьи, но таких огромных у собак не бывает. Направлены на скит. Вот тебе и газетные статьи, сейчас проверим, как работает «Прима». Переживание сильное. Четки начинают двигаться быстрее, а к «Отче наш» на каждом десятке добавляется много сердечных слов, которые в городе никак не найти – ни в храме, ни келейно. Потом запел громко «Богородице Дево радуйся», но дыхание сбивается. Страшно было, плакал. Следы исчезли недалеко от скита, зверь свернул с тропы невдалеке от места, где по нашим предположениям был колодец «По вере вашей будет вам», встречавший паломников на дороге.
17:00 Поставил палатку на «своем» месте, на сопочке напротив скита. Началась работа: пролакировал крест, перетаскал наваленную в прошлый раз древесину подальше, искал святой колодец, но там слишком много ям, то ли воронки, то ли стрелковые ячейки. Без Алексея Ивановича и тут не обойтись. Поснимал скит с разных ракурсов. Когда работаешь, совсем не страшно, как-то по-домашнему здесь. Вечером в палатке читал кафизму за подводников с лодки «Курск». Тяжело читать.
22.08.00 Утром никто не пришел, читал правило и 17 кафизму за Амфилохия у креста на скиту. Тоскливо как-то, но надо идти, хоть пролакировать-то надпись на камне надо. Это хозяйственное соображение меня ободрило. Странная у меня вера: в глубине души я уверен, что если Господь дал мне лак, то уж точно сохранит меня, пока я дело не сделаю. К тому же нет гарантии, что Кира и любытинцы дошли, а надо же кому-то прочитать панихиду хоть мирянским чином. Иду в болото.
Отдыхал на гати у места, где стояла немецкая машина. Когда светит солнце, болото совсем не так уныло выглядит, как под дождем. Только высохшее редколесье, тянущееся далеко в стороны от гати, смотрится как-то жалко. И нет возможности долго стоять, нога уходит в мох все глубже и глубже. В лесу маркировал место, которое показал нам Ершов – там лежал красноармеец. Не уверен, что надо ставить крест, но на всякий случай пометил. Через полтора часа пути я поцеловал святые врата.
Дважды пролакировал надпись на Заветном камне. Прочитал панихиду на могиле, присел на импровизированную скамейку сбоку от нее. Интересно, кто сделал скамейку? Если Кира с любытинцами, то где их свечи? Следы сапог есть, а следов свечей нет.
Посидел минут десять в тишине и благодатном покое. Тут впервые подумал – а хорошо, что я один.
Обратно на скит иду с Богородичным правилом, дыхание не сбивается и нога становится на кочки, а не между ними. На середине гати вижу облачный фронт. То ли старец сил прибавил, то ли под дождь попасть не хотелось, но на скиту я ощутил в себе силы выбираться из Рекони сегодня же, и оперативно свернув лагерь, двинул напрямую, через «плохое» болото в Зобище.
Иду и отдыхаю почаще, тяжело. Отдыхая, созерцаю болото. С разными людьми мы тут проходили, и разные мысли были у них. Таня Шишова говорила о вечности болот. Они неизменны. Лес растет и сохнет, горит и изменяется, А болото одно и то же. Дима Ушаков сравнивал болото с пустыней, такая же непригодная для жизни земля с оазисами. Вот наши монахи и живут в болотах, как египетские в пустынях. Миша Волошин вспоминал, что собирался взять радиотелефон, но побоялся за дорогостоящую вещь. Я подумал, как он будет отвечать маме бодрым голосом, стоя по колено в воде. Валера Утенков спрашивал на подходе в вязких местах: это уже болото, или еще нет? Здесь-то он уже ничего не спрашивал, но отдыхать на кочках категорически не хотел. Да, это ведь здесь мы нашли тогда червонец. С этими воспоминаниями легче идти. Да и спокойно, что медведь сюда не полезет, он же умный.
Андрей в Зобище к моим рассказам отнесся иронически: «Летом в лесу некого бояться, кроме человека. Страшнее человека зверя нет». Андрей всячески приглашает остаться, даже пугает дождем, но я твердо решаю идти и уже в сумерках одолеваю дорогу в Хотцы. Бег по лужам через корни под рюкзаком – нетривиальное занятие при моем слабом зрении, но я все-таки успеваю на станцию, ни разу не упав по дороге. Поезд здесь ходит по желанию машиниста, поэтому можно просидеть минут двадцать, а можно и час.
- Ну как дела, Дима? Из Рекони, наверное, идешь? – неожиданно слышу сзади.
- Слава Богу, все в порядке, - отвечаю и с интересом оборачиваюсь. После всего пережитого я не удивлюсь, если там никого нет.
Но там стоит Иван- ягодник из Тупика, провожает жену Лидию продавать ягоды.
Скоро, наверное, я в любое время суток буду встречать тут знакомых.
Подходит поезд, набитый до отказа. Кто спит лежа, кто сидя. Соблазняюсь незанятым местом, а зря. В смежном купе не спится приставучему мужику, который все пытается обратить на себя внимание двух женщин рядом со мной. Два часа до Киришей длится эта пытка, мужик не отлипает от женщин, пока не привлекаешь его внимание к себе. Этот не просто больной, он одержимый, думаю я, слыша угрожающий изменившийся голос изнутри мужика: «Имей в виду, я отец Сергий». Спать не могу, тоска. Темный лес, по которому я недавно бежал, ограждая себя крестным знамением, кажется волшебной страной по сравнению с этим человеческим муравейником.
В вагон входит пара, жена и муж, родственники Лидии, тоже с ягодами. Начинается слева от меня оживленное обсуждение, где и как продавать, как с милицией. Справа занудно пристает к женщинам одержимый. Пригрозил ему милицией, безрезультатно: «Давай вызывай. Хочу посмотреть в твои глаза. Но это утром, успеем». Проводница выходит из себя, он успел нагадить в тамбуре. Саша предлагает ему закурить, потом ругается. Мужик уважительно относится к Саше, но больше десяти минут молчать не может.
- Перепил сильно, - говорю я Саше, чтобы разрядить обстановку.
- Да нет, все мы пьем. Но этот… наглый, - дает Саша свое определение одержимости.
Молиться пытаюсь, но не помогает. Нельзя молиться и ненавидеть. А я чувствую, как его зло находит ответ во мне, и от этого рождается бессилие.
Кириши. Мне выходить, и мужик разочарован: «Так ты в Киришах сходишь», - как-то нехорошо смеется он. Советую проводнице все же вызвать милицию, не даст ведь спать никому. Оказывается, милиция этим поездам не положена. Жаль. Хорошо бы у них с Сашей до драки не дошло, численный перевес с моим уходом исчезает. Внутри гадко от этих двух часов, и обидно, что после святыни опять Господь попускает макнуться с размаху в грязь. Неприятнее всего то, что не знаешь, что делать.
Вылезаю, звоню Алексею Ивановичу, он рад принять и днем и ночью. Сидим за чаем до четырех часов. На душе теплеет, вся мерзость удаляется. Рассказ о прошедших двух днях укладывается в несколько слов. Надо же, а мне казалось, целую жизнь прожил.
Алексей Иванович удивляется, что я дозвонился, телефон уже сутки не работает. Он думал, что опять звонят хулиганы. Любят по ночам звонить и спрашивать:
- У вас такая-то есть?
- Нет.
- А какая есть?
Алексей Иванович говорит, что даже матом их посылал.
Приехал, дочка из Колпино звонит, волнуется. И у него с души камень упал. Волнуются друг о друге.
Маме моей Алексей Иванович дозвонился, успокоил. А в Любытино нет связи. Мы снова переходим от здешних дел к воспоминаниям о Рекони, я опять пытаюсь ухватить памятью мелкие и крупные детали воспоминаний, беспорядочно всплывающих в разговоре..
Оказывается, в Рекони было два сада яблоневых, оба в живой изгороди. Одна изгородь из акации, а вторая из сирени. А иконы были на всех фасадах собора и на доме при колокольне. Фрески были только в Покровской церкви, что-то о загробной жизни. На святых вратах на Тихвин с одной стороны был изображен Христос, а с другой – Богородица. А в ограде рядом с кладбищем размещались возле северной стены монастырские огороды, которые разделили по семьям. Это место называли «Украина», там в парниках громадные огурцы росли. Их хранили в бочках – не обхватить. Вообще, перед войной всего было много. Огромные были скирды ржи. Когда в начале войны лошадей кормить было нечем, бойцы скармливали эту рожь прямо с зерном..
Алексей Иванович вспоминает детство. Он учился в школе в Петровском, всю неделю жил у тетки в Недашицах. В Реконь приходил в субботу, а в воскресенье вечером обратно. Бывает, вечером идти темно, не хочется. Так отец оставит до утра, а утром проводит с лампой «летучая мышь» через скит до Глади (так называли место хуторов). А там уже светало, шел дальше один. От Рекони до хуторов 5 км, от хуторов до Степкино 3 км. В Степкине жил товарищ, дальше шли вместе, в деревне Бор по пути еще присоединялись ребята, так стайкой и шли.
Тогда еще не заросла прямая дорога от скита на Петровское. Монахи проложили ее для паломников. Держалась дорога, пока лес не порубили. Лесные дороги исчезают, когда лес рубят, потому что сразу зарастают молодняком. Сейчас там непролазные джунгли.
В семье их было четыре брата. Старший 1918 года рождения. Только демобилизовался в 41-м году, и сразу взяли на войну. Погиб в Карелии. Младший умер. Еще один в Киришах. Предлагает завтра повидать его брата. Тот просил познакомить его со мной. Выпивает брат, к сожалению, сильно. Алексей Иванович говорит, он бы при таком потреблении водки свалился. Удивительно беззлобно говорит. Хочется сказать – интеллигентно. Хоть он и бывший десантник и вальщик леса.
Расходимся спать. Проходя в свою комнату, мельком вижу: старик читает молитвы перед импровизированным иконостасом в полке серванта, состоящим из разновеликих икон. Помолившись об избавлении пассажиров от напасти, засыпаю. Нехороший сон. А в лесу даже помыслов не было нечистых.
23.08.00 За завтраком Алексей Иванович сокрушенно говорит о сыновьях: водку любят. А пить-то обоим нельзя. Андрей допился, ноги не тянет. Саша его «воспитывает», но и сам страдает тем же. А ведь сердце слабое, после аварии оно запускаться не хотело, три раза шоковую терапию делали. Алексей Иванович вспоминает разговор с Сашей:
- Неизвестно, кто раньше, ты или я, - говорит Саша о смерти.
- Так ты не приближай ее, - отвечаю.
О себе Алексей Иванович говорит, что пил всю жизнь, но в меру.
- Отец Нифонт тоже грешил этим делом, любил водочку. Мать бывало говорит ему: «Батюшка, ведь грех». – А он ей: «Грех не то, что в рот, а то, что изо рта». Но я не судья ему, Бог ему судья, - добродушно заканчивает Алексей Иванович.
Тепло вспоминает об умершей жене: «Старушка моя оставила меня». Заботится о нем сноха, носит в банках еду. Заботится и дочка, хоть и сама больная. Она в Колпино на нефтехимии работает, вредная работа, но нефть – единственно стабильные деньги.
Работает ТВ. Алексей Иванович сетует на тех, кто врет нагло про подлодку «Курск» с самого начала. Потом о Чечне:
- Дивизию уже потеряли убитыми – за деньги, за нефть, больше не за что воевать. СССР, супердержаву развалили, не моргнувши глазом, а на Чечне зациклились.
Потом задумчиво повторяет:
- Да, чем-то очень прогневали мы Бога.
О Рекони говорил с надеждой, что возродится. И добавил:
- Хотя я этого не увижу. Но, дай Бог, будет.
Потом мы идем в гости к брату. Он на шесть лет старше, внешность - прямая противоположность Алексея Ивановича: одутловатый, крупный, тяжелый. Локоть искалечен в боях под Старой Руссой. Рассматриваем фотографии, которые я несу в Валдайский монастырь - любытинскому благочинному и наместнику монастыря в одном лице о. Ефрему. Набрасываю план Рекони по их рассказам, и бросается в глаза симметрия. Очень похоже на Александро-Свирский. Интересно, сознательно или нет?
Жена Михаила Ивановича с Водогона. На лето дочку к родителям в Реконь относила, косить надо да убирать – так им и оставишь.
Михаил Иванович вытаскивает старые пленки и фото. Вот снимок их дома, вот сюда влетел снаряд. А вот остатки стены кирпичной, такая же, как у кладбища. Когда леспромхозы пошли, жилье строить начали, кирпич потребовался, отсюда из стен брали. Снимок беру на копирование.
Вспоминает, как сбрасывали большой колокол. Это была местная достопримечательность. Он гудел - на шесть километров было слышно. Куда его затащили непонятно. Язык от него никто утащить не мог, в пруду лежал, пока черные следопыты не вытащили.
Вспоминаются мелкие детали быта. На втором этаже дома, например, две школьные комнаты были.
Рассказывает о роднике в Змеевой Новинке под Будогощью, там на кладбище весь их род лежит. Теперь там церковь, а когда-то было языческое святилище. Сын его там же, на кладбище – подорвался на мине. Десять тысяч разминировал, самоучка, любой снаряд мог разобрать.
Прощаемся с гостеприимными хозяевами. Алексей Иванович снова возвращается к своей караульной службе на даче. Приглашает приезжать и благодарит: «Вы внесли новую струю в мою жизнь». И я благодарю от души за то же самое. Обычно у меня от благодарностей, этих лукавых приманок для тщеславных помыслов, сжимается сердце, а тут на душе тепло и спокойно.
По дороге в Питер, в вагоне электрички, ребята из «Армии Спасения». Увидели, что я читаю Евангелие на церковно-славянском. Подходят с вопросами.
- Это что за язык?
- Церковно-славянский.
- Вы православный?
- Да.
- Мы тоже верим в Христа. Наша церковь - «Армия Спасения».
- Такой церкви нет.
- Нет, есть.
- А кто ее основал?
- Иисус Христос.
- В каком году?
Пауза, начинают вспоминать. После шуток в таком роде я прошу их мне не проповедовать. И я им не стану. Один парень остается, у него вопрос о Православии. Остальных я попросил уйти, сказал, у него вопрос личный. С ним мы час беседовали. Дал ему адрес Братства. Потом ихний пастор, чтобы не расхитили его стадо, какую-то работу с ними разъяснительную проводил. Так что больше меня не тревожили.
В Павловске выхожу и пересаживаюсь на поезд в Вырицу. Надо подготовить маме дачу. Вспомнил, как в первый раз попал сюда – обычное сельское кладбище с песчаными холмиками могил и деревянными крестами. Теперь здесь все солидно, бревенчатая часовня, мраморное надгробие, записочки в трещинах бревен, каменный пол. Вовсю чистят церковь и красят забор. Все здорово, но нет той тишины и какого-то особого обаяния полузаброшенности и одиночества, как в первый раз.
Задумываюсь: а я хочу, чтобы в Рекони было так? Ведь придется восстановить все – будет и «плутный дом» для захожих бомжей, и нагловатые нищие, и автобусы с экскурсантами. Мне приходит в голову, что служении монашеских обителей бывает тоже тайным, как тайное монашество. Может быть, пусть лучше так и служит Реконь?
* * *
Фильмы и фотографии, а также архивные материалы по Рекони можно получить наложенным платежом в некоммерческом православном центре «Нектария»: www.nektaria.ellink.ru E-mail: nektaria@mail.ru
Комментариев нет:
Отправить комментарий